Глаза размеренно ловили меняющиеся огни, отражения редких машин на стенах. Голова каменная, без всяких мыслей и переживаний. Вытрясена под чистую наружу, а следом за ней и остальные внутренние органы, реагирующие на болезненные чувства. Ни легких, ни сердца, ни желудка. Усталость сгущается темными красками, несмотря на то, что разум нарочно отказывается покидать реальность. Хочется лежать так с вечность. Не двигаться, не стареть, не иметь никаких физических потребностей. Просто-напросто превратится в подобие камня, а затем, спустя тысячелетия, возродиться в незнакомом месте. Не зная, где находишься, не понимая, кем являешься. Свободный от оков. Смерть поглотила бы все воспоминания. Хотя, вряд ли найдется камень достаточно острый, чтобы под корень выжечь моменты связанные с небезызвестной личностью. Вздох. Несмотря на неважные отношения со сном, которого было достаточно в течении четырех-пяти часов, Мэттью неважно переносил бессонницу. Особенно, когда всякая надежда на поток вдохновения, который заставит забыть о приевшихся страданиях, сходила на нет. Пианино пылилось вместе с сознанием. Плевать. Хуже ведь точно не может быть?
Последний час дался нелегко. Виски начали агрессивно ныть от желания вырубить безмозглое тело. Не поддавался. Даже если бы попытался, вряд ли бы что-нибудь дельное вышло. Велики потрясения прошедшего вечера, чтобы с легкой руки свалиться в кровать, не испытывая навязчивого давления в районе груди. И когда он вообще попал в спальню? Сначала допитое вино, затем попытка перемыть все, что попадалось под руку, поиски похожей посуды на смартфоне. А путь к мягкому одеялу будто затерялся в потемках головного мозга. Славно, что Дэвидсон помнил без сомнения, что не пытался лечь на ковер в комнате Роны, жалобно заскулив.
Двадцать минут срубили будто выстрелом в голову. Секунда - он все еще рассматривает стены преобразившиеся от тусклых лучей рассвета, вторая - абсолютная пустота. Спасительная, к слову. Несмотря на то, что рассудок был подозрительно светлым и не обремененным пчелиным роем самоупреков и ядовитых мыслей, моментальный выход из реальности требовался почище воздуха. Долгожданный сон. Пустой, без лишних образов и явлений. Исчезновение по ощущениям на целую вечность.
«Мэттью.» Отзывается женский голос в подсознании, заставляя левую кисть дернутся. «Мэтт.» Второй зов ассоциируется с назойливым будильником. Мелодично-назойливым. Блондин издает невольное мычание, находясь одной ногой далеко мирских проблем. Наверное, это выглядит мило, но только с виду. Мозг отчаянно посылает сигналы бедствия, уверяя в ненадобности столь поспешного пробуждения. Удар. Ничем не лучше ледяной воды. Это что, был локоть победно вдавившийся в поджелудочную железу? Или нога? От неожиданности Дэвидсон подскакивает с подушки, заглатывая воздух словно задыхался последние несколько минут. Резкая боль утихает, а перед лицом знакомая физиономия. Глаза ловят фокус, не желая показать картину во всех деталях. Жмурится, в попытках убрать надоедливую пелену перед глазами. Тщетно. Рукой, нащупывает лицо Роны, проверяя не хозяйка ли дома пришла устраивать разнос за разбитые вещи и нахождение в доме, несмотря на слезные обещания не ступать на порог ночью в течении недели. Ладонь подтверждает. Она. — Нет, — Хрипло-нежным голосом сообщает кучерявый, грохаясь обратно на подушку. Очередное негодование изъявленное в форме мычащей, тянущейся коровы. — Я совсем не спал. — Бурча себе под нос, стрекочет светловолосый. Голос девушки заставляет проваливаться вновь в сон. Размеренный, негромкий. И вы хотите, чтобы Мэттью оставался в сознании? Миг. Шуршание по близости возвращает в реальность, отчего он нехотя открывает правый глаз. Первые осознанные мысли вызывают моментальную улыбку, которая отдаленно напоминает сморщенную гримасу. Увы. Утро, такое утро.
— Моя память еще не отказала мне. — Приподнимаясь на локтях, сообщает Дэвидсон. Полностью открывает глаза. Черт. Даже мелкий утренний свет вызывает слезы, словно прожектором на пересохшие белки. Стоило думать перед тем как посвящать единственное время, когда можно отдохнуть от самого себя, бессмысленному скитанию по дому и пустому взгляду в потолок. — А я самоубийца, который мечтает делить жилую площадь с воплощением катаклизмов. — Привычный голос прорезается через заспанные гланды, периодически заставляя выдавать неизвестные миру ноты. Более резкий рывок вперед. Теперь он полностью сидит. По спине пробегаются мурашки от непривычки, что прерывается натянутым посильнее одеялом. Хоть живот прикрыть, что ли.
— Сколько, — Настырно трет веки, а затем продолжает. — Сколько сейчас времени? — Одному богу известно, где лежат его вещи. Взгляд невольно ловит штаны, скинутые в угол, и свитер, который находится в абсолютно противоположной степи. Тумбочка пуста. Значит, где-то в недрах кухни или ванной комнаты лежит злосчастных моторчик. — Ты ведь не завтракала. — А судя по свету на улице, он проспал пробежку. Да и незачем. Не будет же Мэттью извращаться в ботинках и джинсах? Последняя фраза звучит как трагедия. Стоило вырубаться с ходу, чтобы успеть посетить супермаркет и сыграть из себя не бог весть какого шеф-повара. Поезд ушел. Зато есть надежда попасть на завтрак прямо к открытию в любое заведение. Хотя, были и местечки, работающие круглосуточно. Как же он не завидовал несчастным сотрудникам, на чью голову выпала кара господняя. Тянется. Память еще не успела ткнуть в произошедшее вчера. — Доброе утро. — Скрипя от болезненных ощущений в мышцах, тянет блондин. Я уже говорил, что не выспавшееся личико Роны чудесно? Улыбка. Пусть ухмыляется подобно дураку, пока разум не пришел в строй.

Когда-нибудь эта девушка станет ему понятной? Хотя бы наполовину? Спросите Мэттью, мог ли он предвидеть действия Роны? Проследить её вероятную реакцию на то или иное действие? Увольте. Последнее, чем бы он занялся в этой жизни, - делал бы ставки на исход очередного диалога с сестрой. Неясная, непредсказуемая, способная сделать его самым счастливым и, одновременно, в смерть разбитым созданием. Да, может быть, Дэвидсон мог ожидать гнева из-за очередных тактильных домоганий, но на этом способности к дедукции обращались в пепел, печально скатываясь клубками по асфальту. Не хватало только сверчков на заднем фоне, чтобы добавить атмосферности сцене отчаяния и глубокого отсутствия понимания. Борясь с сбившимся с мысли сознанием, он расплылся в глуповато-блаженной улыбке, наблюдая за действиями сестры. Он, верно, сейчас смотрится будто влюбленный идиот. Хотя, без сомнений, можно было приписать все бессонной ночи и двадцати минутам отключки, после которой проследовало резкое пробуждение. А кто, по вашему, не стал бы выглядеть умалишенным после пережитого?
Наконец-то обращает внимание на одеяло, которое превращает тело Ру в огромный пушистый комок с торчащей наружу головой. И это бы могло умилить, если бы не мысль о том, что, вероятно, она настолько укутана по причине отсутствия приличной одежды сверху. Майка, да трусы. Жаль, что он не кажется ей полным кретином. Мог бы сослаться на пустую черепную коробку, украв у девушки покрывало. Очень жаль. Жалобно кряхтит, растягивая атрофированные мышцы. Стоило пересилить организм и пробежаться. — А ты мастер неоднозначных ответов. То молчишь, то смеешься, — Несколько щурясь, говорит он вызывающе-требовательным голосом. Интересно, вы хоть раз задавались вопросом, почему именно угловатая девочка с каверзным характером? Попросите Мэттью пояснить, услышите длинную тираду, не сомневайтесь. Все видят лишь ошибки и проступки. Нервные срывы на брата из-за приевшейся боли, да лишенные смысла обвинения. Но, если подумать, разве не эта девушка так глубоко все чувствовала? Заставляла его смеяться и заботилась, как никто другой? Найдите мне еще хоть одну личность, способную шептать ласковые речи чертовому пальцу Дэвидсона, и, может, я пересмотрю выбор несчастного. Хотя, вряд ли удастся уговорить его рассмотреть иные варианты. Упертый козел; нечего с него брать. — Я хуже пиявки. Повторяю все по сто раз, в надежде получить что-то, кроме туманных фраз. — Смешок. Хочется упасть на спину, захватив за собой темноволосый центр притяжения. Увы. Всякие силы покинули. Трус, трус - белорус. А вчерашнее признание на счет его непривлекательности только усугубляет ситуацию. Признаться? Упаси бог. Ответ ведь очевидней некуда. Можно даже считать, что он открылся. Результат все равно не изменится, не так ли? Не знаю, плакать ли, аль смеяться. Нам-то все с вами известно, однако, с жанром данной истории я до сих пор не могу определиться. Комедией не назовешь - рука не поднимается, но глупость главных героев настолько зашкаливает, что трагедию залепить - изрядно поиздеваться над прекрасным жанром.
Улыбка сестры заставляет раскрыть глаза пошире, дабы рассмотреть ее лицо. Определенно измотанное, словно всю ночь затаскивала мебель в одиночку и без лифта. Опять шок, опять удивительное рядом. От первого толчка в грудь Дэвидсон не двигается ни на миллиметр, и, черт его знает, нарочно, чтобы она повторила, или от утренней заторможенности. Глупый вопрос. Как мог он спать, когда зеленый огонь надежды использовал все батарейки, в последний раз мелькнув, пока он нес ее на кровать, оставил в потемках собственных мечт и страданий. — Нет, — Переворачивается на бок, стараясь примять подушку таким образом, чтобы глаза могли видеть Рону отчетливо. Неудача. Мерзкая ткань как на зло лезет в нос, перекрывая обзор. — Это не было извращенной попыткой поддержать твое полуночничество, — Грозный вид кричит о том, что Мэттью заподозрил неладное по синякам под глазами и бледному виду. Да, изумитесь. Он умел различать, когда сестрица была привычно-белой, а когда неестественный цвет кожи свидетельствовал переутомленности. Двигается немного подальше, чтобы приготовиться к исполнению ужасного дела. Страшно? — Я искренне верил в то, что ты видишь десятый сон. Непривычно на новом месте? — Он не успокоится, пока не услышит сокровенное согласие или разрушительный отказ. Будет напоминать, намекать, прийдет в комнату в родительском доме и начнет собирать вещи, пока не услышит разъяренных криков, требующих немедленно прекратить безобразие и вторжение в личное пространство. Зато услышит чертово «да» или «нет».
Рука намеренно вылезает из под одеяла, чтобы потянуть Рону на соседнюю подушку. Так они хотя бы будут находиться на одном уровне. — В холодильнике пусто. — Ворчит кучерявая голова, вновь уткнувшись носом в теплую ткань. Несомненно он бы записал это утро в самое счастливое, приготовь она ему даже задрипанное вареное яйцо, но желание заботиться берет верх. Он здесь курушка-кухарка и защитник в одном лице, не Ру. — Пришла бы ко мне. Я бы тебе что-нибудь сыграл, — Опасность. Сонный разум забывает о слоновьем стеснении при прослушивании любого произведения при наличии других ушей. Но не выпихнет же она его из кровати, скомандовав немедленно начинать музицировать для королевы. Авось забудет, пройдя мимо инструмента.
Незамысловатая попытка провалиться под землю на его глазах вызывает откровенную улыбку. Боль от вчерашнего притупляется, но не уходит, глубоко пустив корни в больное сердце. Хмыкает. — Я знаю, что ты злилась. — Вздох. — Бессмысленный и бестолковый поступок. Наверное, мне казалось, что так будет лучше. — Виноватый смешок. Казалось. Он свято в это верил. Иначе давно бы уже ночевал в Бостоне, вне зависимости от перспектив и карьерного роста в Сиэттле. Когда речь заходила о выборе между счастьем Роны и чем угодно, в ущерб всему миру он выбрал бы девушку. — Да перестань ты уже наконец. Будто мы с тобой в детстве не ссорились. — От улыбки под глазами появляются морщинки. Раньше не было. Печальное и необычное ощущение одновременно смешалось в одну неясную массу. Стареет. Еще немного и будет поздно даже пытаться признаваться. А с перспективами как у него, вероятно, соберется годам к восмидесяти, когда уже определенно нечего терять. — А ты не заметила почему? — Смеется. В миг лицо сменяется на серьезную мину. — Ты дорога мне как никто другой. — Щемит в груди. «Я люблю тебя.» Теплая полуулыбка. Слишком много признаний. Ну и пусть. Заподозрит и бог с ним. Убежит, бросит. Хуже точно не станет. Рука тянется к запястью Роны, неловко сжимая ее. Бам. Моторчик нарочно бьет по вискам и голове. Плевать. Тонуть, так с концами.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-08 04:52:12)

Падает на подушку словно послушная кукла, не издавая не звука. Чинно, бездушно валится рядом. Неужто усталость настолько велика, что даже не возмутится? Он-то готов был получить резкий толчок в лоб, выговор или нервный побег с кровати. Опять удивляет, опять невозможно предугадать. Голова неподьемным грузом вдавливает в мягкую поверхность. Медленно тонет. Кажется, что потолок ходит по кругу, изредка сужая стены. Зрение ни к черту. И дело не в испорченных глазах. Спать надо больше, да и только. Хотя, взгляд умудряется сфокусироваться на персоне напротив. Определенно синяки под глазами. Не упрек, не подумайте. Ей они идут. Да, что уж там, Рона даже с шухером на башке, растекшейся тушью и разбитой губой бы вызывала в нем неизменный трепет в груди. А тут какие-то жалкие круги под глазами.
Жизнь наша, такая хрупкая, если задуматься. Бездарно тратим время на сомнения, упускаем заветные минуты из рук, когда все может исправить пресловутая искренность. Пара слов, панический страх и все закончилось бы. Но Дэвидсон словно получая удовольствие от своего молчания, оставался в стороне, изредка подавая сигналы бедствия, намеки, безмолвные просьбы. — Если бы я только знал, — Шепотом, еле слышно произносит блондин. Точно не для себя. И смысл распинаться на эту тему? Что не сказать, прозвучит как неоспоримый нонсенс. Может быть, в момент принятия решения он бы и смог пояснить логическую цепочку, позволившую счесть выбор достойным, но, очевидно, сейчас это было ему недоступно. Кладет руку под щеку, чтобы улучшись поле обозрения. Теперь он видит не только половинку сестрицы, зарывшейся в подушку напротив. Там, вроде бы, глаз и прижатая щека. Забавное зрелище, если подумать, хоть Мэттью и не заливается смехом.
Опять без ответа. Как же бесит. Однако, блондин покорно проглатывает появившийся комок разочарования. Видимо, побаивается отказать, чтобы не разбить в конец изодранное сердце. Стоило быть решительней, в конечном итоге, у него не слишком много внутренностей невредимо, чтобы церемониться из-за какого-то вечного ноющего мотора. Омерзительный орган. Вечно больной, кровоточащий. Бьется о грудную клетку почем зря, доставляя лишь нездоровые муки.
Колкие удары. Спазмы в районе левой стороны тела. Кажется, будто прикосновение ненавязчивое желание донести всю важность сказанных слов. Если бы только это. Сжимает чуть сильнее, вслушиваясь в собственный голос, выжидая фальшивых нот, чтобы порицать себя оставшуюся вечность. На удивление опусов и провалов. Ровный, еле слышный хриплый звук. Привычные утренние мотивы, которые можно услышать от Мэттью. Странно, за редким случаем приходилось болтать с кем-то в кровати. Просто лежать, пусть страдальчески изнуряя себя присутствием центра притяжения, но не беспокоится об остальном мире. Забываться, теряться в собеседнике. Когда вообще он отрывал свое сознание от реалий? Вечно на связи. Надо что-то с этим делать.
Вопрос словно удар по затылку. Приземляет, вызывая предсмертный ужас. Говорить? Боже упаси. Вдыхает в миг испарившийся воздух, цепляясь за остатки рассудка. — А люди бывают как-то по-особенному дороги? — Ухмылка, взгляд куда-то в сторону, в поисках точки опоры. Промах. Не за что зацепиться. Летишь себе безнадежно в глубокую яму, считаешь секунды до того, как встретишься с твердой землей. Ясное дело, надежды на спасение чудесным образом нет. Только глупец будет мечтать о волшебной перине в такой ситуации, Мэттью-то уже наученный многочисленными шишками. И как не умер еще? — Если так, то, — Замолкает, а затем еле выговаривает. — Не знаю, что бы я делал, если бы ты полностью пропала из моей жизни. — Меланхолия? Депрессия? Самоубийство? Последнее на вряд ли. Дэвидсон был из тех отщепенцев, которые с гордостью принимали удары судьбы, терпя, прикусив до крови кубу, любые издевательства как над душой, так и над телом. Потерял бы рассудок, но не покинул вселенную. Он не верил в Бога, в рай и воздаяние за добрые дела. Забыть о Роне - непростительная роскошь. Именно поэтому он бы выбрал скудное существование. Пока жива память, они еще могут быть вместе. В фантазиях, мечтах. Хоть где-то.
Не отводя взгляда, смотрит на бледное лицо, в тщетных попытках прочитать неслышный крик. Сердце сбивает ровный несколько ускоренный ритм, а горло предательски сдавливает. Будто в такт неровному стуку барабанов, он пытается впитать каждый звук. Что она скажет? Разум истошно кричит несуразные идеи, вызванные призрачными надеждами. Нет. Не может быть. Кажется, миг и она наконец снимет возрастающую истерию в сознании, но Ру всегда сбегает в последний момент. Всегда выставляет злосчастную точку с запятой, заставляя читателя упиваться муками и слабым голосом разума. Удивительно, с какой скоростью Дэвидсон вскакивает с постели, словно не провел в ней бессонную ночь. Чуть не падает от резкого головокружения. Справляясь с отказывающим исправно работать телом, кидается к джинсам. Не хватало пугать ее практически раздетым видом. «Господи. Опять. Что ты опять сделал?» Предположения растут с неизмеримой скоростью. И ничто не подходит под неприкасаемый замок потемок разума Роны. Опять неясно, опять потерян. Натягивая штаны, выскакивает рывком из комнаты. Славно, что хотя бы не убежала на улицу. Презабавное было бы зрелище, если не настолько драматичное.
Вдох. Выдох. Сердце подступило к глотке вызывая мерзкие ощущения, будто оно собирается выскочить. — Что случилось, что? — Настойчивым движением разворачивает девушку за плечо, получая дозу ледяного душа. Слезы? На ее глазах выступают слезы? Он совершенно разбит и измучен. Рот открывается, а слова пропадают, словно Урсула похитила привычный голос. — Пожалуйста, — Брови сходятся в нахмуренной гримасе, излучающей неподдельную боль. В очередной раз он сам того не понимая что-то натворил. Придурок. Остолоп. Бесит. — Что я вечно делать все черти как. - Взгляд нервно бегает. — Почему опять все так происходит? — Дрожащий шепот. Выстрел. Мозги по стене. Акт завершен.

ET DE LONGS CORBILLARDS, SANS TAMBOURS NI MUSIQUE,

DÉFILENT LENTEMENT DANS MON ÂME; L'ESPOIR,

VAINCU, PLEURE, ET L'ANGOISSE ATROCE, DESPOTIQUE,

SUR MON CRÂNE INCLINÉ PLANTE SON DRAPEAU NOIR.
Барабанная дробь бьет по перепонкам. Бам. Бам. Наверное, когда твой мир летит неумолимо в пропасть, все же проскакивает надежда на пульт, что позволит перемотать обратно, избежав полного краха. Увы. Это стремительное падение и есть точка невозврата, когда даже всесильные боги отворачивают взор в омерзении. Вы думали, что сердцу уже не под силу очередные муки? Смешно. Стойкий орган готов принять даже самый тяжелый удар. Покорно склонив изуродованный лик. Кажется, словно дотронулся до дна, разбив все тело в дребезги. Всего лишь репетиция перед финальными аккордами, которые некто безжалостно исполняет на струнах души.
Стоишь как вкопанный. Ни шевельнуться, ни вздохнуть, будто разом воткнули стрелы в каждый миллиметр тела. Уже не больно. Мертвенно-спокойно на душе, практически убито. Хотя, может он просто научился игнорировать скрежет в грудной клетке? Вероятно. Кровоточащее нутро не смогло бы залечить раны столь стремительно, а вот разум вполне осознал критическую ситуацию. Отключил мысли, вырвал под корень чувства. Не чтобы забыть, а чтобы иметь возможность дожить до вечера. Голос слабый, а значит стоит ждать выстрелов вплотную. Все внезапно обретает очертания. Размытые силуэты возвращают маски кошмаров, а звуки доносящиеся до слуха разрывают рассудок. Словно от него еще что-то осталось. Боже, боже, дорогой Мэттью, если бы ты знал, какая лошадиная доля страданий выпала на твою душу. Ничто не кончится сейчас, завтра, в ближайший месяц. Твоя любовь будет убивать тебя изнутри, без анестезии резать внутренности. Но ты бессмертен, в понятном лишь тебе смысле. Будешь терпеть очевидные унижения, сносить побои без прикосновений, пожары устроенные на бережно взращенном поле мечт. Таков ты по своей натуре. Пусть принимают за слабость, мягкотелость и отсутствие воли. Глупцы. В тебе твердит упорство без конца. Справлюсь, переживу, откроюсь. Оно погубит, измучает тебя. Но кому какое дело? Встаешь, глотая соленую красную жидкость, что беспрестанно душит. Слушаешь, впитываешь, в бесконечном цикле падая на колени и поднимаясь из последних сил. Не боишься, что как-нибудь их не хватит?
— Но, — Взгляд потерянно смотрит сквозь укутанное в одеяло тело сестры. Слова быстротечно утекают. Нет сил продолжать. Он смотрит прозрачными белками, будто вовсе уже не находится в этой комнате. Нет ощущения дежа вю? Сейчас хуже. Это не потоки топящей воды, не ядовитый дождь, не смерч сметающий все на пути. Бессмысленный глухой крик о помощи. Ясно ведь, что никто не услышит. Пройдут мимо, даже не обернувшись. Наш мир так устроен. Сборище слепцов и палачей. А он был прав. Несмотря ни на что. Не будь его в жизни Роны, все было бы иначе. Без лишних слез, трагедий и драм. Так было бы лучше. Для нее. Что же до Мэттью: он бы предпочел оставить каждое воспоминание, бережно храня их на пыльных полках разума. Вы поразитесь, но спроси вы его о желании пережить утро с самого начала, он бы без толики сомнений согласился. Каждый момент. От блаженных двадцати минут сна и внезапного пробуждения, до полного разрушения песочного замка надежды.
«Уехать.» Отзывается эхом впервые за несколько минут. Опять оцепенение. Почему нет сил, когда нужно кричать, молить изменить бессердечное решение. Где обещанное перемирие? Где найти живое место на пепелище из отмерших нервов? Лучше розгами по спине. До мяса, больного вопля. Это лучше чем слушать невыносимый бред сознания Роны. Чушь. Не смыслящая ничегошеньки девка. Неожиданно слова издевательским смехом звучат на задворках отрывков мыслей. Мэттью бы продал душу дьяволу, если бы тот хоть на миг смог осветить те фразы табу, которые приводили цепную реакцию в действие. И пусть в конце пути ждали бы муки нескончаемые, они казались безобидными в сравнении с фразами выворачивающими наружу всю чернь из сердца.
Нет, это не просто разрушительный гнев. Явная ярость закипает в глазах Дэвидсона и только совершенно потерянный человек не заметить закипающей крови, отражающейся гримасой боли вперемешку со злостью. — Прекрати. — Рыком выходят слова. Он никогда не повышал тона на нее. Никогда не позволял себе менять тон, сообщая серьезные новости. Это не относилось к смеху и шуткам, однако, когда речь заходила о чувствах и прочей несуразицы, блондин оказывался олицетворением нерушимого покоя. Строит из себя бездушную. Слишком уж явно. Осточертела эта игра в «Том и Джерри». Расставляет ловушки, а он покорно натыкается на них, завидев издалека. — И чего ты добьешься этим!? — Голос переходит на крик. — Поможешь нам? Или себе? — Комната оглушена, я уж молчу о состоянии ушей собеседников, которое, как я предполагаю, вряд ли стерпит натиск эмоций. Увы. Крошить кости без малейшей реакции или намека на страдания подопытной мышки, заведомо проиграть пари на «кто первый сдастся». И почему бешенство вызывала в нем слезы? Опять. Как же достало рыдать изо дня в день. Сколько еще раз прийдется разламывать ребра, показывая сгнившее нутро во всей красе? Знаете, порой, ничего не остается, как падать. Опускать руки и принимать поражение. Когда больше нет ни надежд, ни мечт. Пустошь, глушь и черная дыра посреди груди.
С треском половиц он становится на колени. Поражен. Убит. Смотри, девочка, что ты сделала собственными руками. Разводит кисти в стороны, неотрывно смотря в лицо сестре. Слеза за слезой льются. Уродливо, низко. Но нет больше сил быть прекрасным Мэттью. Счастливым, стойким и вечно хохочущим. Нечего здесь смеяться. Разве что строить белый крест на могиле. — Этого тебе хочется? — Голос надменно срывается, скрипом произнося последнее слово. — Хочешь убивать. Вперед. Выходи из квартиры, собирай мои вещи из родительского дома и никогда, прошу, никогда не напоминай о себе. Тогда я пойму, возможно, что тебе глубоко плевать. Тогда, может быть, я перестану надеяться, — Опять срыв. Поджимает губы, отводя глаза в сторону, словно испуганный щенок. Жалкое зрелище, ей богу. — Только не надо говорить, что делаешь нам будет лучше. Тебе. Не мне. — Ядовито, испуская последний вздох. Он понимал, что надежда на старых, добрых Мэттью и Рону исчезла в секунду, когда он храбро сел на самолет в Сиэттл. Маленькая ошибка отозвалась катастрофой на всей жизни. Но ведь за все приходится платить, и наш светловолосый герой трагедии не исключение, как бы вам не хотелось спасти несчастную его душу. — Я прощаю тебя, Рона. За все злость, которую ты выплескивала на меня. — Тише, скрипя шепотом. — Но твои попытки решить как мне будет лучше худшее из решений. В этом будь уверена. — Колени болят, руки опускаются. Казнить нельзя, помиловать.

Добро пожаловать на самое дно, как и обещали. Конечно, на пути в пучину отчаяния, страданий и боли, мы делали паузы, полагая, что достигнуть нулевой отметки до столкновения невозможно. Приносим свои извинения, так как, по всей вероятности, глубокая яма расширяется ежесекундно словно вселенная. Но скорость падения нашего героя была завидной, так что, теперь он разве только удаляется от поверхности вместе с прогнившими остатками остальных, кто имел счастье познакомиться с черной дырой без надежды, без спасительного луча.
Ненавидит себя. Искренне, без притворств и ложных показаний. Склонных к самобичеванию стоит отвести на курсы разрушения собственного сознания к Мэттью. Бесспорно подскажет пару-тройку способов превратить жизнь в сток дерьма вперемешку с розовыми мечтами на взаимность. Страшное зрелище, которое, кстати, не советую наблюдать даже имея солидные заверения от психолога на счет стабильности психики. К слову о ней, кажется, у Дэвидсона она была вырублена под корень, безжалостно стерта и выброшена за ненадобностью. Второй раз. Черт. Это второй раз, когда он срывает голос в истошном вое. Надо прекращать, иначе, недолго пустить пулю в лоб от переполняющего омерзения к своей персоне. Поверьте, это ни в коей мере не шутка. Отвратительно чувствовать свое тело, смотреть в зеркало, слышать собственный голос. Стереть фальшивый аккорд из симфонии жизни, пожалуй, лучшая для него судьба.
Нечего расстреливать уже здесь. Извернувшись в непонятную позу, наконец сползает, опираясь спиной об какой-то из многочисленных шкафов. Ни злости, ни гнева. Словно его вытряхнули наизнанку. Безмолвный, практически тупой взгляд вперед. Словно она кричит в пустоту. Но Дэвидсон всё прекрасно слышит. Записывает претензию за претензией, мысленно вырисовывая древо уродства своей души. И зачем так часто повторять об этом? Сиэттл. Сиэтлл. Этот город не собирается его покидать даже после запакованных чемоданов, спешного «прости, прощай» и вылета первым рейсом в Бостон. За все годы, что Мэттью провел под покровом мегаполиса, он так и не нашел ничего родного в пустынных высотках. Бесцельно бродил по серым кварталам, лишь затем, чтобы распрощаться с ними навеки. Скажите: «Зато, какой рабочий опыт!» Не гневите богов, он плевать хотел на карьеру. Важны лишь кошмарные метаморфозы, что потерпела Рона. Остальное - ненужные дополнения в безликой жизни. Страдания, да муки, и когда они соизволят сменить черную полосу на белесые краски?
Она, несомненно, была сильной, когда дело заходило о причинении боли. Мэттью словно сломанная игрушка складывался вдвое, терявшись между саморазрушением и резкими желаниями искупить весь список грехов за последние двадцать шесть лет. Жаль огорчать его новостью - в мире никто не примет прощений. Их не бывает без наказаний. Увы. Да и что скрывать? За последнюю неделю терпение медленно подвергалось испытаниям, пока не испарилось в очередном спазме в районе сердца. Он чувствовал, как стены неумолимо восстанавливались. Ему нужен был этот щелчок, срыв на самого близкого человека на планете, чтобы найти мощь сопротивляться пагубным желаниям, крушащим все на пути. А кто сказал, что цена будет мала?
Рона сидит перед ним, отчаянно упиваясь всхлипами, в которых виноват именно Дэвидсон. Хочется встать, вручить ключи и вновь сбежать. Это было бы проще простого. Но не сегодня. Никогда больше. Хватило одной попытки исправить все собственным исчезновением из семейной жизни. — Не буду. — Шаткими нотами вырывается из глотки. Глупая картина. Голый торс и еле закрытая девица на кухонном полу в слезах. Никакой извращенный художник не увидел бы в этом толику романтики. А я вот вижу, как это ни печально.
— Ничего не нормально. — Упираясь головой в дверцу, Мэттью поднимает глаза к потолку. Удивительная способность высвобождать эмоции, вновь обретая облик невозмутимой стены спокойствия. Хотя, она работала лишь подле Роны. Вероятно, глубокое чувство вины полировало рассудок как нельзя кстати. Если бы только еще обзавестись кнопкой перемотки на моменты душевной слабости. — И уезд в Сиэттл, и моя ссора с отцом, попытки сделать вид, что все отлично. Это настоящая катастрофа, которую, — Ядовитый смешок направленный на себя. Ухмылка. — Я тщательно создал из-за собственной трусости. — Черт возьми, даже находясь в полуметре от нее, Дэвидсон сомневался в том, что попытайся он дотронуться до девушки, получил бы заслуженную пощечину. Серьезно. Она все еще не врезала ему? Чудеса в решете.
Однако не стоило забывать, что пусть он прославился поверженной Снежной Королевой шавкой, бесстрашия ему было не занимать. Да и чего бояться, когда некуда спасаться от стихийного бедствия, охватившего весь периметр кухни и гостиной? Не поднимая пятой точки с пола, блондин двигается на встречу измотанной душе. Родной душе. Нависая над ней, словно рок, заключает в тюрьму из согнутых колен. Если сия картина вам неясна, представьте себя на месте несчастной. Слева нога, справа нога, а впереди сомкнутые колени, на которые нарушитель пространства оперся руками и наглая рожа, печальная конечно, но это не меняет её другого перманентного состояния. — Это глупо. — Прикусывает губу. И почему в последний момент, неожиданно, страх пропадает? В душе разгорается внезапная смелость, заставляющая двигаться вперед, отчаянно сметая препятствия, в ожидании тяжелых последствий. — Я прошу тебя не уезжай, не хлопай дверью. Просто, дослушай меня, а если что, я самостоятельно перестану беспокоить по праздникам и врываться в твою жизнь беспардонно, как делал это всегда. — За что мы причиняем самую великую боль тем, кем дорожим больше всего? Человеческая безмозглость не знает пределов, ей богу. Но, сейчас, речь совсем не о скудных умственных способностях населения земного шара. Зря они сбежали, зря он помчался за ней на кухню. Стоило опасаться как огня этого долгожданного «наедине». Почему? А вы не видите, что произошло? Следите дальше, ведь, велика вероятность, то ли еще будет.
— Я бы очень хотел иметь возможность все под чистую стереть, переписать. Без лишних ссор. Было бы посимпатичней, — Тусклый смешок. Сердце резко щемит. Пора. — Я наделся, что каким-то чудом, ты ответишь взаимностью на чувства, — Сжимает веки, делая глубокий вдох. Хуже чем в средней школе. — Выходящие за границы семейной привязанности. В которых признался Майклу. И, о которых, говорю тебе сейчас. — Он прекрасно знает ответ, который получил вчера. Но несмотря на заведомый проигрыш, что-то заставляет держать себя в руках. Слабая вера в то, что такая искренность позволит хотя бы не оставить темное бельмо на памяти сестры. Взгляд на заплаканное лицо. Выдох. Капитуляция.
Сколько планов прокрутил он в голове, сколько сценариев. Но ведь никогда не знаешь наверняка, что последовательность не даст сбоя? Вот и сломалась хронология. Без излишней красоты. Сухо и одновременно чувственно, он положил голову под гильотину. Что же ты сделаешь, отпустишь рычаг или бросишься спасать?

Неожиданная ярость сестры выбила из всякого равновесия. Хочется выть. От непонимания, отчаяния и жалкого скрежета черепной коробки. Она не просто доводит до кондиции, когда ноги не держат, сердце не бьется, а легкие сжались до таких размеров, что даже глубокие вдохи оставляют впечатление удушья. Казните, вырвите все необходимые для существования органы, только дайте наконец уйти из мира, где понимание причин того или иного поведения сестрицы фантастическая суперспособность. Первая попытка избить принята с должным изумлением, но прервана тяжелой хваткой. И начинаются сотни секунд ошарашенного взгляда прямиком в лицо девушке. И дело здесь не в гневных возгласах, попытках бодаться, брыкаться и сломать челюсть хрупкими конечностями. В очередной проклятый раз эта девица не открыто сообщает решение рассмотренного дела, а начинает исполнять одному богу известные пляски, не значащие толком ничего. В его понимании, разумеется.
Определенно, все эти чувства - испытание небес на прочность. Почему из миллиардов людей именно неясное, шебутное и исключительно громкоголосое создание? Видно вселенная решила на славу поиздеваться над чьей-нибудь судьбой. Вытянула Мэттью, как не прискорбно. Пытаясь подавить в себе желание выплюнуть наружу сбитый моторчик, он чинно сносит лавину негодования. Пусть накрывает с головой, раздирая в разные стороны словно котенка в стиральной машинке. Заглушающий рой мыслей ор заставляет полностью растерять дар речи. Да что уж там, скудного разума не хватает даже, чтобы определить возможные пути отступления или как-то отреагировать на творящийся перед лицом беспредел. Эта дамочка явно живет в рамках неизвестных непосвященным неписаных законов.
— И как, черт возьми, мне это понимать? — Вполне ясный сигнал бедствия. Черный флаг поднят, судно тонет, что еще вы желаете сотворить в это утро? Однако, голос не переступает порог недовольных восклицаний. Наученный колоссальным взрывом после парочки весьма слышных прикрикиваний, Мэттью из последних сил сдерживает порывы встать и изобразить тщетные попытки убиться ладонью. Рона, как гласит закон подлости, начинает вырываться сильнее, что уже грозит синяками на запястьях. Не комильфо, если быть честным. И, поверьте, в последнюю очередь, в своей беспощадно глупой жизни он хочет оставить на память фиолетовые разводы на тонкой коже. Отпускает правую руку. Зря.
Громкий шлепок разносится по квартире. Дыхание резким глотком воздуха нормализуется, а вторая рука незаметно для себя перестает сдерживать яростные побуждения личного сорта палача. Красное пятно не заставляет себя ждать. Разгорается, мерзко ноет, наталкивая на мысль о том, что это, возможно, оригинальное средство сообщить об отказе. Сраженный наповал взгляд не смея ни на секунду отпустить из виду бешенство на миловидном личике Ру, контролирует движения обоих конечностей, в надежде избежать второго покушения на избиение. Наверное, ему стоит обидеться, взбрыкнуть и убежать в комнату, заперевшись на битую сотню замков. Увы. Он стойко продолжает выслушивать нервный поток ругательств, стараясь выцепить толику полезной информации. О да, вы не ошибаетесь. Дэвидсон старается распознать причины эмоциональных сбоев у сестрицы. И, скорей всего, на тяжелое действие как «думать» его подталкивает стремительный удар. Ладонь тянется к ноющему месту. Ничего, это определенно меньшая боль, которая могла достаться за излишнюю искренность. Проклинаю тех, кто воспевает правду как лучшее из решений. Она накликает физические увечья и ничего более.
Нет. Пусть Рона влепит ему сотню таких пощечин, но он не сдастся. Не сейчас. У него будет этот проклятый ответ. Да или нет. Услышит, ручаюсь. Опять удар. — Господи, спрашивал же! Сказала бы честно - мерзкий браслет! — Перенимая нервозный лепет собеседницы, фыркает Мэттью. Однако на этом словесный поток, вырвавшийся на свободу, не заканчивается. — Я так понимаю это очевидное «катись к черту»? — Он показывает указательным пальцем на алую от удара щеку, сверля взглядом темноволосую. Какая ирония, что больной обрубок находится тоже на этой руке. «Сколько можно?» — Или ты и здесь хочешь устроить таинственные молчания и призрачные намеки? Cause I'm Rona and I don't need to express my mind clearly. Все ведь сами догадаются. — Нежданное молчание наступает из-за беспардонной близости. Глаза в глаза. Ступор. Секунд пять бездвижного существования. Красные щеки Роны, ее потерянный вид и взъерошенные, словно у фурии, волосы, заставляют в конец растеряться. Это не ядовитые жала, не стремление уничтожить Мэттью одним словом. Она прекрасно умела это делать, однако, светловолосый не чувствовал невыносимых спазмов в районе сердца. Боль от вчерашнего выпада, бесконечное замешательство, но никак не острое покалываение, намекающее на очередной heartbreak. Хотя, может последний удар она приберегла на конец спектакля?
Следующий наиглупейший шаг. Поддавшись толчкам со стороны Роны, Дэвидсон резким движением вскакивает во весь рост. Если бы все было так просто. Препятствием на пути наверх становится удачно расположенное дополнение к кухонным ящикам в виде стола. Верхушка чудесным образом приходится прямо на затылок блондина, заставляя того издать что-то на подобии басистого «ай», а затем замертво рухнуть вперед. Каким-то чудом он успевает поставить перед собой руки, в последний миг перед тем как сбивает увесистой тушей и без того настрадавшуюся Ру. Это определенно конец. Стоит подавать лопату, деревяшки и немного сена для комфорта в импровизированном гробу? Искаженное болью лицо не сразу приобретает панические очертания. Нет, бесспорно. Он нависает над ней: несчастной, поваленной девушкой, которая терпит его последние двенадцать лет. Локти плотно упираются в пол, а левое колено, кажется, для поддержания баланса опущено между ног жертвы непривычной Дэвидсону неуклюжести. Дыхание перехватывает, а мысли орут о помощи. Близко. Еще немного и можно будет бодаться носами, стоит только одному из них податься вперед. Словно на смертном одре, он шепчет. — Прости, боже, не больно? — Тщетные попытки двинуться хоть на миллиметр. Спазм расходится по всему телу. Не удивлюсь, если он набил себе знатную шишку. В висках пульсирует, правда вот, Мэттью до сих пор не разобрался. От подорванных чувств или очередной травмы?

Признаться по-правде, Мэттью всегда полагал, что способен держать себя в руках долгий период времени. Нет. Скорее он был агрессивно-убежден, что вывести его, вызвать внутреннего демона и крики преисподней сможет разве что отъявленный специалист по игре на нервах. Каково же было его удивление, когда мастером по спорту доведения людей, оказалась никто иная как Рона. Да, девушка, которая за редким случаем проявляла эмоцию ярче полуулыбки или недовольного закатывания глаз, обладала магическим даром надавливать на те точки, от прикосновения к которым Дэвидсон жалобно взвизгивал, забиваясь в угол или же приходил в неестественную себе ярость. Дважды! Черт возьми, за последние двадцать шесть лет он ни кричал ни на кого, кроме отца и Роны. С промежутком меньше чем в сутки. Рекорд.
Сердце тарабанило со страшной силой. Пусть речь звучала громко, с недовольством и возмущением, но больше всего на свете он боялся услышать ответ. Безнадежный. Нет бы вспомнить вчерашний разговор, сделать выводы и просто-напросто принять невзаимность как должное. Боролся, молил об одном. Не стоит винить никого в том, что он неспособен принимать поражения. Не стоит злиться на человека напротив, переживающего, вероятно, не меньше, чем сам Мэттью. Видимо, на момент, он посмел забыть нюансы. Он - не принц на белом коне, а отдаленный родственник не наделенный харизмой, перед которой устоять может лишь отпетый асексуал (хотя есть вероятность, что даже последний сменит свои жизненные позиции). «Это ведь мерзко.» До сих пор, в больную мечтами голову не посмела закрасться идея, насколько тяжело ей может быть. Вечно рядом, вечно лезет. Посмотри на себя, Мэттью. Волосы в художественном беспорядке не милый атрибут, морщинки под глазами не придают мужественности и шарма, а намекают на определенный недосып. А кривоватый нижний ряд зубов? Интересно, люди часто ловят себя на мысли о нежелании заглядывать тебе в рот во время разговора? Комок недостатков и назойливого поведения. И каким образом ты полагал, что добьешься взаимности от сестры? Пусть вы не кровные родственники, пусть эти чувства не являются незаконными. Но ведь вы жили вместе. С ранних лет она видела твои подростковые прыщики, попытку носить брекеты и толкалась в очереди в ванной. Донимающий, вторгающийся в ее личное пространство без мысли о непристойности поведения. Нет, в нем умер герой романа, так и не появившись на свет.
Эта мысль была необходима как воздух. Отрезвляющий кислород, растекающийся по всему телу. Уже не трясет от мнимой близости, нет желания прикоснуться, в тысячный раз тревожа лишней тактильностью. Мертвое сердце, мертвая душа. Растерзанные осознанием очевидной истины, которую он так и не смог разглядеть за все это время. Он ведь знал Рону. Прекрасно помнил, как сестрица ненавидела причинять боль другим. А что если не пепелище останется после того, как темноволосый центр вселенной произнесет «нет» безэмоциональным вердиктом. На момент легкость овладевает телом. Жалкий взлет, перед предстоящим крушением. Последним в списке.
Чувствует дыхание, тепло исходящее от руки, что медленно перебирает волосы. Пытка, да и только. Прикосновение уже не вызывает ощущение разгорающегося огня посреди грудной клетки. Лишь болезненные спазмы, доставляющие неудобство. Бум. Бум. Сердце сбавляет ритм. Бум. Бум. Дыхание перестает издеваться над несчастным телом. Тусклым взглядом он осматривает бледное лицо, мокрые от соленой воды ресницы, пересохшие губы. Черт. Зря. Сжимая зубы, старается подняться. Тщетно. — Не откажусь от снежной лавины, — И это означает лишь одно. Полную капитуляцию. Не будет больше попыток достучаться до фантомных небес, визитов с утра пораньше, чтобы допечь тычками в бок. Отныне и вовеки веков, Мэттью обязуется быть примерным братом, лучшим другом, защитником. Не получилось выжечь чувства? Будет пытаться. Снова и снова, пока не заставит сердце превратиться в очерствевший камень. Но никогда больше не покажет доставляющих столько хлопот симпатий. Пожалуй, это станет самой тяжелой задачей за всю его жизнь. Не глупая зубрежка перед экзаменами, увы. Лучше пережить студенческие недосыпы и повторение в спешке, чем одиножды решить для себя слыть идеальным родственником, закрыв на семь замков истинные сантименты. Попытка дубль два. Выходит, пусть голова все еще предательски наворачивает круги. Или комната. Не суть. С переменным успехом блондин встает с пола, потянув за собой Дэвидсон за запястье. Увольте трогать ее пальцы. Сознание не выдержит. Натянутая улыбка появляется на поникшей физиономии. Привыкнет, отработает, ведь не зря ему сулили будущее актера.
— Теперь удобней, — Ухмыляется. Неестественно, но уже лучше, нежели попытка убедить в пресловутом «все в порядке». Расколотое и прокрученное через мясорубку сердце, а вы чего ожидали? Рука тянется к месту ушиба. Как током во всем теле. Кровь. Точно. Кровь. Ошарашено, он пялится на свои пальцы, на сестру и вновь на пальцы. Простым холодным компрессом тут не обойтись. Моментально отреагировав, разворачивается в сторону места, об которое ударился. Никакой ошибки не может быть. Острый угол покрыт еле заметными засохшими каплями. Остается надеяться, что это не дело для задорной иглы мучителей пациентов. — Думаю, льдом мы здесь не обойдемся. — Переводя свое внимание на девушку, он показывает красные пальцы. Больно. Нет, не от травмы. Смотреть на нее, осознавая, насколько она далека, несмотря на то, что вы находитесь в одном помещении, - худший способ проводить время. Увы, Мэттью был из тех эгоистичных собственников, которые не обходились лишь обществом объекта привязанности. Им требовалось получить их полностью, с сердцем, почками и легкими. А здесь? Жалкое подобие дружбы, испорченное невзаимными чувствами. — Надо, — Медленно начинает он, сбиваясь с мысли. — Стоит отвезти тебя домой. А мне к врачу. — Выпрямившись в полный рост, он наконец чувствует ноющие виски. Жуткая смесь. Разрывающие муки души и адские пульсации в районе черепной коробки. И жить не хочется. Броситься под автобус, и конец всем мучениям. Было бы просто. Не обратили внимание? Одной фразой он выселяет ее из квартиры, подписывая документ о неразглашении чертовой влюбленности. И это конец.