Ночи становятся длиннее, дни короче. Зима - уродливое время года. Холодное, одинокое. Рутина приедалась, а вечера на пару с бутылками из ближайшего супермаркета становились обыденностью. Пробуждения уже не давались с такой легкостью, а на глазах засели назойливые мешки, выдающие с лихвой черную дыру в груди. Никаких пробежек. Никаких здоровых завтраков. Еда вообще давалась с трудом, хотя благодаря юной стажерке Мэттью не скончался от голода. Нет. Все же не стоит приписывать девушке лишние заслуги. Она, скорее, разжигала мелкую искру, заставляла жить дальше, но никак не блюла его рацион. Проголодался - понесся бы в магазин напротив, не стоит здесь драматизировать, пусть блондин и ведет себя не хуже четырнадцатилетней девочки. К слову, вместе с заменой здорового образа жизни на прожигание неповинных органов, мужчина обрел пренеприятную привычку, которую ранее порицал за отсутствие полезных действий. Курение. Сначала из-за сказок про успокоение нервов, а затем, раз за разом, это превратилось в машинальный жест в течении каких-то двух недель. Он все так же механически относил костюмы в химчистку, брился каждое утро и скрывал очевидный перегар мятными жвачками и побегами почистить зубы каждый час. Никому не нужен юрист - алкоголик. Черт, звучит-то как. Где-то на подкорке сознания он отрицал то лицо, которое устало смотрело из отражения. Притворялся самим собой, а не разбитым глупцом. Тщетно. Если на окружающих обман действовал, лгать себе у него не получалось. Спектакль превратился в отработанный ежедневный жест. Только разум воспринимал все поверхностно, отсутствуя абсолютно.
Какое-то время пришлось жить под одной крышей с семьей. Нельзя сказать, что эти дни отличались от нынешней пустоты. Оскорбленный Майкл сообщил, что не желает слышать его. Рона молчала. Конец истории. Зато Дэвидсон научился быть серой мышью. Прятаться часами в комнате, за редким случаем выползая достать что-то поесть поздними вечерами, когда не было шансов пересечься с остальными. Иногда можно было подумать, словно светловолосый вовсе не жил в этой квартире. Бледное приведение скрипящее половицами в спальне, не более. Самое удивительное, что чем дерьмовей становилось его существование за стенами офиса, тем более удачно он уничтожал соперников. Два выигранных дела в короткий срок - неплохая рекомендация для новоиспеченного сотрудника. Его мнение стало важным, весомым, а у практикантки появились все шансы стать счастливицей с выигрышным лотерейным билетом. Tant mieux pour elle. Хоть кому-то в этой жизни Мэттью не поганил настроение.
Тошнит. Выворачивает. Счастье, что отпуск дали на неделю, чтобы оправиться после Рождеста. Уж поверьте, кому-кому, а Дэвидсону эти семь дней спасли остатки рассудка. Одним неприметным вечером подруга, сопровождающая его сквозь все эти мучения, насильно заставила записаться в секцию бокса. Сработало. Когда тебя колотит, что есть мощи, тренированный громила, душевные перипетии отходят на задний план. Злость, гнев, закипающая кровь. Эти чувства, ранее никогда не накрывавшие с головой, позволяли дышать полной грудью жалкие пол часа. Их было достаточно, чтобы не загреметь к психологу с диагнозом «депрессия». Сломанная игрушка - вот кем стал кудрявый мальчик. Шутки сошли на задний план, а гиперактивность сменили книги при лунном свете. Он и до этого читал предостаточно, но всяческие истории переносили в другую реальность. Позволяли одеть маску героя удачного романа или спасителя вселенной. Кого угодно, только не истинную прогнившую личину. А как просто казалось в начале. Притворится счастливым братцем, делов-то. Мироздание так любит брать нас за шкирку, тыкая мордой в нежелательную самоуверенность. Черт. Он сомневался, что вовсе сможет присутствовать на свадьбе. Да и вряд ли позовут. Никому не нужен скомканный, заляпанный лист бумаги для нового рассказа.
Сегодня оставалось лишь забрать жалкие остатки барахла. Фотографии, диски, исписанные постеры. По какой-то неясной причине ему не хватило сил сложить их в мусорное ведро. Единственная ниточка, напоминавшая о минувших днях и упущенных шансах. Болело ли сердце? Ежедневно. Но он уже не придавал этому никакого значения. Пусто. Безжизненно. Бессмысленное существование с редкими всплесками яркого света. Он верил Марианне. Что она вытянет его за уши, хоть пока Мэттью лишь устремлялся вглубь болота. Хотелось попросить ее не покидать квартиру, не хлопать дверью. Увы. Не в его власти было заставлять несчастную возиться с потерянным человеком. Достаточно жалких шуток под старую музыку и попыток притворяться, словно он способен на признаки жизнелюбия.
Тишина воцарившаяся в доме заставила напряжение сойти на нет. Сигарета. Зажигалка. Пусть гадают, кто напускал мерзотного запаха, ему было наплевать. Поднявшись наверх, он взял коробки, что ждали его на готове, относя в темный джип, припаркованный рядом. Смешная картина, для знающих Дэвидсона. Я про недобычок во рту, который нельзя было вытащить из-за занятых рук. Пепелом на ковер. Можем. Умеем. Практикуем. Однако, странная мелочь запала в глаза. В основной массе времени Рона закрывала дверь своей комнаты плотно. Будто это создавало мнимый барьер и надпись «не подходить». А сейчас . . . приоткрыта. Игнорируя желание уехать как можно скорее, лишь бы только не пересечься с родителями, Мэттью вернулся на злосчастную территорию, окунавшую в невыносимую ностальгию. Толчок. Шок. Выстрел. Сердце отчаянно екнуло, чего не происходило уже с две недели. Дыхание. Ужас. Паника. Все чувства смешались воедино. В поисках опоры, он с треском упал на заправленную кровать. Неудобно. Находясь в каком-то полуобморочном состоянии, блондин вытащил потрепанный томик из под задницы. Очередной спазм. Становится только хуже. Зная привязанность девушки к вещам - чертовски плохой знак. «Господи, где она?» От страха рука сжала скулы, пытаясь заглушить безмолвный крик. Телефон. Срочно. Наплевав на все нормы, он отчаянно набрал Луизе, а затем Майклу. Молчание. Мысли сбивались, заставляя нервно искать способ все узнать. От родителей помощи не стоило ждать. Думай, Джимми.
Из оцепенения его выбила упавшая книга, вызволившая белоснежный лист. Предсмертная записка? Увольте. Разве только пособие как довести до самоубийства и без того забитого на задворках братца. К горлу поднимается ком горечи. Ни слез, ни криков. Необъятная боль. Занавес падает. Видимо, специально оставила. Поставить жирную точку. Убить. Плевать. 

Знаете, ему стоило оставаться в Сиэттле. Потеряться в серых толпах, но обрести шанс на счастливый конец. Глупец тот, кто посчитал, что их истории суждено завершиться в слезных признаниях и happily ever after. Нет. Над их недороманом висело громогласное never, ничего больше. И ничто не станет лучше. Будет только больней. Он умирал. Каждую секунду, каждый миг, с момента лишнего визита в дом. Ждал день. Два. А затем сорвался и проследил за островком умерших мечт. Глупо, конечно. Но не бессмысленно. Мэттью ожидал увидеть особняк, высокие заборы или хотя бы статный дом, в который любовь всей его жизни сбежала с каким-то списком желаемых качеств. Боже. Одна мысль о том, что именно эта темноволосая тварь касалась ее, заставляла скрипеть ненавистно челюстью, купаясь в реке крови стекшей по сердцу. Попадись Уилльям на глаза Дэвидсону, вероятно, светловолосого посадили бы за причинение тяжелых увечий. Только попадись. Опять воображение рисует омерзительные квартиры. Скулит.
Я уже говорил, что реальность любит нас обманывать? На удивление, от университета Рона не покатилась на карете в сказочное царство, а направилась прямиком в логово наркоманов и безработных. Ну хорошо. Еще таких же потерянных, как и сам герой этого рассказа. Но не будем о больном. Заглушив мотор, он было хотел вырваться, чтобы расстрелять на месте, но толика сохранившегося здравого смысла оставила сидящим внутри автомобиля. На следующее утро, но никак не на месте преступления. Поверьте, бессонная ночь навеяла множество объяснений сложившейся ситуации, жаль, что не в одной история с Уиллом не клеилась. Или жених беспристрастная сволочь, плюнувшая на благосостояние девушки? Будто подкарауливав жертву, он не смыкая глаз всматривался в выходящие силуэты из облезшей постройки. «Какой леший ее сюда занес?» Глаза нервно бегали от одной фигуры к другой, которые, к слову, были редкими. Рона! Ликование, которое через мгновение сменилось тяжелой тревогой. Конечно, их отношения можно было назвать катастрофой после произошедшего в квартире блондина, но это не меняло всей палитры чувств, которые теплились в окаменевшем органе мужчины. Быстрым шагом, он подбежал к девушке, ожидая, чтобы она на него наткнулась самостоятельно. — Что ты тут делаешь? — Звучит по-идиотски, как из фильма. Но это слабо волнует белобрысого придурка. — Это твоя мать принимает за съемную квартиру? — Брови наверх. Голос исключительно размеренный с долей беспокойства. Луизе он все-таки смог дозвониться перед тем как увидел кошмар, в который сбежала сестрица. Он же обещал быть примерным братом. И пусть несет табаком, пусть обессиленный вид. Ничто не помешает исполнять свою роль, словно их окружает многомиллионная публика.
LOOKS LIKE*

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-10 08:41:46)

Странное, непривычное ощущение. Хотелось курить. Нет, это не простое фарс или нарочная мысль. Тело просило очередной сигареты, словно Дэвидсон родился с ней во рту и вместо воздуха вдыхал сероватый дым. Знаете, удивительные метаморфозы могут произойти с человеком за столь короткий срок. Обычно мы постепенно меняем личину в течении долгих лет, незаметно для окружающих, но в корень для тех, кто обошел наше взросление стороной. Нельзя было сказать, что через опавшие скулы и болезненный вид не проглядывались черты кучерявого балбеса. Если напрячься, вероятно, вы заметите его в манере искренне волноваться за близких, вне зависимости от ледяных порывов ветра, окутавших их отношения. Он неизменно наливал воду в чайнике после длительных посиделок в обнимку с кружкой теплого напитка. Не потому что надо, а затем, чтобы утром ни Луизе, ни Майклу, ни сестрице не пришлось утруждать себя машинальным действием. Мелочь. Бессмысленная и незаметная, однако он неустанно повторял их раз за разом. Без привычки. Патетика наполнила его жизнь, не сомневайтесь, но были и светлые моменты. Редкие, молниеносные, но заставляющие с каждым разом всплывать со дна бездны. Секунда. Они кидаются со стажеркой смятыми документами друг в друга. Миг. Смех заполняет автомобиль от очередной едкой фразы, сказанной в мобильный. И пусть спустя пять минут ямочки прекращали свое существование в безэмоциональном похуизме мины, эти воспоминания давали надежду. Увы, Мэттью отрицал ее, но она еще не покинула его откланявшись в прощальном реверансе. Горечь не дает нам видеть ясно. Он и не видел. Слепец, которому требуется поводырь. Или тонкая нить, которая подскажет как выбраться из лабиринта сожалений и саморазрушения. Ожидание - великий дар. Ведь оставалось только ждать резкого света, который озарит почерневший разум. Будет больно, но катарсис позволит наконец-то прозреть, отличив фантомные реальности от непритязательной правды.
Ни один Мэттью надел маску, навеянную невыносимыми спазмами в районе груди. Каждый спасал себя как мог. Кто-то упивался, уничтожая себя, другой же твердил самодостаточное «все в порядке». Трусы, ничего больше. Но кто бы посмел сказать себе в лицо об излишках неисправимой натуры? Увы. Мы рушим свое счастье неверными поведениями, которых не смогли бы исправить, даже если бы пытались изо всех сил. Неизменны пороки людские, человеческие слабости и самомнение. Мы всегда будем агнцами в стае волков, не замечая как перекусываем глотки друг другу в кровавой бойне. Мирская истина, которой никто не учит. А может, просто мы не желаем слышать ее. Безразличный ответ заставляет кожу покрыться мурашками. Незаметными, но мелкими предвестниками беды. А чего он ждал? Ничего, если сказать по-правде. Поэтому это не было выстрелом в сердце. Мелким привычным ранением. Свои внутренности он искромсал без чужой помощи, можете быть уверенными.
— Заметил. — Мелко кивая, поджимая губы и морща лоб, сообщает блондин. А затем порядком теряется, за скорым «пока». Перед глазами встает безмолвный вопрос: «Неужели настолько противно?» Если поразмыслить с секунды признания, Рона старалась изо всех сил показать, насколько безразличен был светловолосый придурок для нее. Жених, редкие разговоры, венчавшиеся громкими провалами из двух-трех фраз. Дэвидсон не винил сестру в излишней колкости. Заслужил. Стоило выбирать в кого влюбляться, черт возьми. И он согласился бы изменить решение вселенной, если бы имел возможность. Взгляд на сотню миль вперед. Потерянный, практически стеклянный. Шаги девушки тамбуром отбивают похоронный марш души. Теперь даже видеть не хочет. И, наверное, он бы развернулся, безмолвно сел в машину и уехал бы в сторону дома. Неспешно зашел бы в квартиру, заблаговременно попросив Марину зайти через пару часов. Налил бы теплую ванну, а затем бы вытащил за ненадобностью спрятанный револьвер, который когда-то приобрел из соображений безопасности. Никаких больше спазмов, мучений и слез. Ни срывов тебе, ни нервов. Музыка погромче. Вода шумит. Сосед начинает долбить назойливо в стену, выкрикивая увернуть звук. Выстрел. И наконец эта привередливая сука умирает вместе с мерзотной шваброй. А вы что подумали? Увольте. Мэттью слишком назойлив, чтобы уйти из жизни так просто, а у сварливого старика невыносимый характер и абсолютно нет вкуса, когда дело касается музыки.
Эврика. Зрачки сужаются, словно от укола адреналином. Сердце бьется. Бум. Бум. Словно озарение с небес маленькие ниточки собираются поэтапно, одна за другой, превращаясь в отчетливую линию. Выход. Чертова дверь, которой не доставало двенадцати лет распахнута, заставляя ослепнуть от очевидного. Того, что было под носом на Рождество. Самый великий фарс Роны Дэвидсон с треском провалившийся из-за групого желания забыть прошлое. А оно, как вы знаете, имеет свойство цепляться за пятки мертвой хваткой. Нет чистых страниц, нет новой жизни. Пустой звон пафосных слов. Теперь звон от шагов охвачен эхом позади. Пусть она успела отойти от него за минуту сомнения. Пусть изворачиваться. Пусть делает, что хочет. Мозайка из фактов наконец обрела форму.
— Ру! — Он бежит. Быстро. Очень быстро. Хлопок за хлопком ботинок по холодному снегу. Хватает за руку. Разворачивает. И плевать, что получит меж ног за нахальное поведение. Это все тот же дурак, неспособный делать верные решения. Никогда не умел. Но знаете, внезапно, появляется проблеск сквозь тучи. Надежда наконец-то увидеть все правильно. — Зачем? — Сжимает крепко, чтобы не вырвалась. — Зачем этот спектакль с Уиллом? — Задыхается. Сигареты сделали чудо с легкими. Любое усилие - пытка. — Нет никакого жениха. Иначе, — Сглатывает воздух, тяжело дыша. —Тебя бы здесь не было. Нет. Все верно. Не было бы.

Неловкое давление в районе шеи. Сердце ходит из стороны в сторону, не позволяя сконцентрироваться на собственных действиях. Чертовы чувства. И зачем только было уверять себя в том, что нутро безжизненно пало, когда оно было как никогда живым? Холод заставляет пальцы невольно скрипеть. Еще бы. Какой придурок будет вылезать в одном свитере и майке в холод? Он простудится. Будет закашливаться в попытках заснуть. Никто ведь не просил вести себя словно взрослый мужчина с душой маленького мальчика? В чем-то отец был прав. Возможно, он и впрямь не вышел из переходного возраста - сборника наших ошибок. Или же просто-напросто Мэттью Дэвидсон - худшее божье творение. Из миллиарда частиц вселенная выбрала самые уродливые, чтобы породить нечто особенное. Рушащее чужие судьбы, колющее и режущее. Зато сколько патетики, сколько страданий! Благо ему хватало мозгов винить во всех бедах лишь собственную неприспособленность к жизни, иначе он вызывал бы отвращение, а не желание посочувствовать не отпускающей с рождения дури.
Снежинки начинают падать. Размеренно, спокойно. Без лишней бури и всплесков, словно отражая ураганы душ двух несчастных влюбленных. Как жаль, что их история не похожа на трагичных Ромео и Джульетту. Да и они, слабо напоминают великих персонажей Шекспира. Ромео был куда бесстрашней, а Джульетта не безмолвно любила своего принца из романов. В жизни, знаете ли, не бывает идеальных историй. Без драм, шероховатостей и заплаканных подушек. Черт возьми, да посмотрите же на этих двоих! Им достаточно просто сказать вслух рой мыслей. И пустота. Конец истории. Но они умудряются стоить крепости, ломать о них пальцы, кричать от боли. Удивительное слабоумие.
— Так - не бывает! — Восклицает блондин. Слишком очевидно. Все указывает на обратное. Ложь, гнусная ложь. Вероятно, он выглядит словно съехавших с катушек преследователь, построивший единственную теорию, которая позволяет цепляться за воздушные надежды и несбыточные мечты. Ну и пусть. Она всякое видела. Крики, слезы, колени. Вся чернь вывернута. Если он попрощается с рассудком сегодня, Рона вряд ли изумится. Это будет даже логичным завершением его пути. В белых стенах. Разбитый и изможденно кричащий имя своего проклятья. Необычайно как он черпал силы, будто никогда не падал на земь, поднимая черный флаг капитуляции. Стоял. Настаивал не имея никакого морального права говорить с ней. Ох, как прекрасно осознавал Дэвидсон, что если и есть небеса, то ему путь прямиком сгорать заживо подле таких же прогнивших как и он сам. Светлое пятно на темной жизни в непонимании, бестолковых попытках оказаться всадником белого коня и услышать приветствующие фанфары. Его существование не было ничем иным как театральной постановкой, где он играл роль Дориана Грея. Успешного, прекрасного юноши, чье отражение заставляло кровь стыть в жилах.
Чувствует легкое сопротивление, можно подумать что айсберг бессердечности подает признаки жизни. Опять укол. Опять носом словно щенка в погрызенные тапки. Мимо. Промазала. За последние три недели с поразительным успехом светловолосый умудрялся перемалывать каждый грех, коим блеснул за двадцать шесть лет. Поднадоевший орган по новой заводит мотор, отдавая покалыванием в левой части тела. — Неужели тебе настолько омерзительно находиться в моем обществе? — Слетая глубоким выдохом. Это звучит скорее криком о помощи, нежели попыткой выказать агрессию. Ее нет. Никакого гнева. Чистое, непорочное ничто. Нет сожженных полей, нет павших во время боя. Война закончилась без громогласных речей о победах и без скорби об умерших. Ее проводили незаметно, как она того и заслуживала. Ведь не было героических битв, только бесконечные планы порешить противника, не осознавая того. Бельма сверлят, сверлят, стараясь проглядеть насквозь. Верно ли? Правильно ли? И тут спасительная храбрость. Ее так долго не было. Никогда, в общем-то. Когда начинаешь бороться за жалкие секунды, что осталось провести на бренной земле, страх уходит, позволяя безрассудству взять верх. Либо поплатишься последним вздохом, либо обретешь спасительный билет. Пятьдесят на пятьдесят. Как в глупом законе в статистике название которого никак не могу вспомнить. Победил. Проиграл. Черт. Я даже помню как выглядит эта таблица. Стандартное равномерное распределение. Все же победа.
Открывает рот, не смея произнести ни звука. Слушает. Впитывает. Привычное поведение, но что-то поменялось в испуганном взгляде. Да, кажется, Дэвидсон дорос до переломного момента, когда стоит выбрать между эгоистичными желаниями и тем, что ты считаешь правильным. Как долго он шел по второму пути, набивая шишки не только себе, но и окружающим в придачу. Печальная судьба, ничего не попишешь. — Успеха? — Слетает шепотом. Она не переставала поражать. Каким призрачным триумфом была его жизнь? Хорошая работа? Выигранные дела? И что дальше? Неужели клиенты, в момент нужды, кинуться вызволять его? Принесут чашку молока с медом, когда по горлу будут скрести кошки? Это не обремененные условностями рабочие отношения, ничего больше. Разве что Марианна оказалась маленьким успехом. Лучом света в беспробудных дебрях. Почему так много слов о ней? Наверное, по причине того, что она единственная, с кем он говорил за последние четырнадцать дней. Майкл вовсе не откликался на свое имя, если это исходило от блондина. А Луиза? Она была поглощена ссорами с дочерью и насущными проблемами. Не до горе-сына своего мужа, поверьте.
Глаза в глаза. Голубые, полные какого-то разочарования. Имела право. Черт, она имела право не только быть разочарованной, но ударить его со всех сил по щекам, плюнуть в лицо и вызвать полицию, ведь только при таком раскладе Дэвидсон бы отпустил ее. — Я виноват, не спорю. — Мертвенный вид. Как всегда. Ничего нового. Голос ломается, становится тихим и неприметным. — Но где ты видишь человека с хорошим будущим? Я, — Пожимает плечами, закусывая нижнюю губу. — Я слепой человек. Я тебя не понимаю. Никогда не понимал. — Не отпуская руку, делает хватку легче. Не убежит. Он достаточно постарался, чтобы приземлить несчастную девушку. — Карьера, — Хмыкает. — Ни грамма за душой. Зато какие заслуги, — Рявкает в свою сторону.  — I'm screwed. And I screwed up. Везде, где только мог. С семьей, отцом... С тобой. — Пальцы разжимаются, касаясь тыльной стороны ладони Роны. Той, кто была дорога как никто другой, но несмотря ни на что, становилась жертвой его ненамеренных пыток. Увы. Нет ни машины времени, ни пульта, который все исправит. Есть только безмерная глупость кучерявого придурка и неспособность вовремя подумать, заметить подсказки. — Ты мне врешь. — Вновь заглядывает в глубину глаз. — Врала по крайней мере. — Сглатывает ком, продолжая. Холодно. Мурашки. Внезапный шаг вперед. Его лицо больше не светится волнением и горечью. Брови хмурятся, рука вновь сжимает хватку, уже без риска превратить кожу на тонком запястье в синий браслет. Шаг вперед. В этот раз не будет случайной близости. Все намеренно. Неожиданно. Словно он спрыгивает со скалы, не посмотрев вниз. Либо вода, либо камни. Пятьдесят на пятьдесят. Сегодня ему нравилось делать рискованные пари.
Моторчик жалостливо извивается в неровных постукиваниях, но Мэттью неумолим даже отказывающими органами. Один за другим. Легкие, сердце, мозг. Все прекращает работу, уступая безумству управлять телом. Не отпуская руки, дергает темноволосую на себя, оказываясь в неприличной близости. И когда я говорю неприличной, это даже уже не «носами смогут потереться». Дыхание неровное. Вероятно, именно сейчас можно почувствовать терпкий, еще сохранившийся запах табака. Не изо рта, к счастью. Дэвидсону знакомо изобретение как жвачка. Но вот одежду стирать после каждой вылазке на улицу с новой привычкой он еще не начал. Быстрым движением ухватывает ладонь Роны, проталкивая пальцы в промежутки между ее. — Я столько всего испортил. И я знаю, — Шепот. — Что моя неспособность видеть не заслуживает прощения. — Уставился прямо ей в глаза, не моргая, в ужасе пропустить малейший знак. — Но хорошо ничего не будет. Точно не у меня. — Выдох. Конец.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-11 08:17:24)

И почему лишь невыносимая боль делает нас решительней? Не счастливый смех сестры, а затем очевидный выпад из-за излишней близости. Не письмо с признанием в скучаниях. Нет. Все это было пустой мишурой, украшением тривиальных отношений не бог весть каких родственников. Лишь получив финальный удар, он наконец-то увидел завуалированные намеки, умалчивания и очевидные переигрывания. Глаза съедают текст. С таким упоением не читали писем несчастные жены военных, пропадавших в молчании на долгие месяцы. Каждое слово бьет по сознанию. Балансируешь между сумасшествием и желанием прыгнуть под первый автомобиль. Хотя к чему портить людям жизнь? Сесть в черный джип, разогнаться и без лишних сожалений выскочить с моста в воду. Не пытаясь открыть дверей, чинно ожидая, пока ледяная река заполняет узкое пространство. Нет, слишком просто. Мысли начинают проявляться вспышками, дающими подсказки. Нет, Мэттью был никудышным специалистом по чувствам людей. Не отличит гнев от крика о помощи, прикрытого агрессией ко всему миру. Но когда дело доходило до сухих фактов, маленьких сборников улик, внезапно, разум расширял свои возможности до предела. Подобно ищейке выдавал ключики к семи дверям. Письмо. Список. Три срыва. Рождество. Побег. Семь маленьких подсказок, которые никак не складывались в общую картину. И почему требуется столько времени, чтобы прозреть неприкрытое?
«Если ты не умотаешь опять в другой штат, и хватит уже жрать!» Знакомый, родной голос звучит эхом вспоминая громкие «ты мне нужен», которые Дэвидсон принимал за чистую монету. «Ты не в моем вкусе.» Вступает в диалог очередной отрывок из склада подсознания. Бум. Бум. Неожиданное сомнение посещает. «Не менее дурацкая привычка трогать меня без конца своими наглыми лапищами!» Провал. Нет. Ему просто не хватало смелости взглянуть в кристально чистый пруд. Хотя, когда коленки трясутся от одной идеи, что ты утонешь, не успев выпрыгнуть наружу, не стоит удивляться длительным душеметаниям. Бессмысленным и беспощадным.
Просто ли? Стоять в последний раз с открытой душой? Как тогда. На коленях. Когда ни один уродливый уголок истинного лица не был скрыт наигранной харизмой. Настоящим он не был столь жизнерадостным, и никто в этом не виновен, кроме как сам Мэттью. Мы ведь творцы собственного счастья, а, значит, и на смертный одр сопроводим все мечты без лишней помощи со стороны. Угловатая скованность мешает дышать ровно. Или это глаза полные слез, сверлящие, режущие сердца. Смотри, вглядывайся, запечатлев этот образ навеки. А затем, одиноким темным вечером, вспоминай родные очертания измученные твоими поступками. Начинает шептать, а пот телу снова рой мурашек. Вздрагивает, будто укол в подреберье. Так и есть. Не промахнулась. И, знаете, больнее всего слушать тихие признания. Без желчи и ярости, мертвенно-спокойные, наполненные той же свалкой разбитых сказочных историй, которые теплятся и в тебе. Настоящий палач. Омерзительно. Но не сейчас. Ни в этот момент стоит упиваться ничтожностью своей задрипанной душонки. Каждый вздох, секунда начинают твердить о пьянящей сознание реальности. Ошеломляющая смесь из неприкрытого чувства вины и томного ликования. Колотит похлеще чем от ломки. Незаметно снаружи, а внутри истошный крик заполняющий все тело. — Почему ты не отвечала? — Вопрос, не требующий никаких ответов. Риторический. Не нужны ни длинные объяснения, ни разбор по деталям. Высвобожденная рука заставляет ощутить мгновенный холод. Не решается ловить обратно, не отходя ни на миллиметр. Губы сжимаются в тонкую полоску. Злит. Неимоверно злит сам факт, что она плачет. Опять. В очередной раз из-за его бездарного присутствия. Тянет руку наверх, вытирая мокрые полоски на щеках. — Спасибо. — Тихо-тихо, на выдохе. Одному Мэттью понятная благодарность. Хотя, если подумать, вы вспомните чего он требовал бесконечно, получая пустоту в ответ. Знак. Чертов проклятый знак, который бы разрушил стену непонимания. Внутри все ноет, перекрывая доступ к кислороду. Задыхается. Нет, все точно, сейчас рухнет замертво, так и не досказав нелепую речь. Близко. Это становится невыносимо. Место, к которому прикасается лоб девушки горит синим пламенем, как бы комично это не звучало. Но я даже не улыбаюсь. Ни к месту здесь пресловутые шутки. Веки невольно опускаются. Спазм очередным ударом тока.

Тяжело выдыхая, кладет руку на шею, вороша свободные из под шапки волосы. Вторую на щеку. Отстраняется, растерянно рассматривая каждый миллиметр. Что-то мокрое по щекам. Ах да. Слезы Роны. Не ново, не впервые, но в этот раз они вызывают непосильные муки, вызывая колики по тронутой коже. «Смотри, смотри, что ты сделал,» - Шепчет голос подсознания. Плевать. Было бы честно покинуть город навеки, оставив девушку воздвигать замок и стертых стен заново. Дать шанс избавиться от источника бесконечных ночных кошмаров. И будь он законченным идиотом и альтруистом, вероятно, так бы и поступил. Увы. В светловолосом валенке еще не умер мечтатель вперемешку с себялюбцем. Обе ладони на щеки пострадавшей. Дежа вю? К счастью или к сожалению, с иным исходом. — Не должна, — Сухо. Бездыханно, произносит, поджимая замерзшие губы. Преглупая сцена, словно эти вдохновенные касания убедят его лучше слов. Но не стоит обвинять его в безалаберности и дурости, без вас наслышан от голоса разума. Или совести. Не было ведь составляющих, которые бы не бранили Мэттью. — Но я ведь люблю тебя. — Забито, измучено срываются слова. Натянутая улыбка, лишь кончики губ приподнимаются, а пальцы рук подрагивают. Сбитое дыхание выдает сполна невиданный ранее мандраж. Подается вперед, на миг останавливаясь. Полагаю, что более проникновенных взглядов Дэвидсон в своей жизни не исполнял. Логично. Первая любовь. Последняя любовь. Одна. Без надежд на замену, без забыть и не вспоминать. И почему-то страшно. Проснуться в кровати, услышать будильник и повторить ритуал самобичевания вновь. Да, ему снились сны. Кошмары и счастливые, где не было никаких ошибок. Все верно, честно и не запачкано грязной ложью. Пробуждения после коротких несуществующих жизней были тяжелыми. Но сейчас. Все реально. Не зачеркнешь и не перепишешь. Один неверный шаг - проигрыш без билета на обратный поезд.
Горячее дыхание. Только сейчас эта мысль врывается в голову, разрушительно отключая последний рычаг целомудрия и рассудка. Нет больше никаких стоп кранов. Наверное, первый поцелуй всегда получается нелепым. Каким бы он ни был. Всегда смешной, если вспомнить, и заставляющий сердце проигрышно упасть в пятки на момент. Раз. Больше нет никаких причин отдаляться или останавливаться. Два. Дыхание перехватывает без надежды на новый вздох. Три. Черт. Скорую. Носилки. Разряд. Лоб в лоб. Открывает глаза, в паническом страхе увидеть отвращение, или, чего хуже, получить звонкую пощечину за наглость. Отнимает руку от лица девушки, прикладывая к собственной груди. Не верит словам - пусть осязает пальцами. Бам. Бам. Бам. Сильнее прижимает к ноющей точке. — Я не вру.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-11 13:03:51)

Кожа отзывается на легкие покалывания от упавших снежинок. Стремительно те таят, оставляя мокрые брызги. Вероятно, сейчас они вовсе покроют его волосы и джемпер. Но пейзаж становится прозрачным и незаметным в сравнении с заполняющим пространство присутствием. Размытые окрестности позволяют увидеть лишь две хрупкие фигуры, изрядно изувеченные долгим молчанием. Почему только сейчас? Глаза испуганно ищут опору; ту ниточку, которая вернет из заполняющего каждую клетку безумия. Попытка терпит фиаско. Чувствует как пальцы вновь и вновь прикасаются к волосам. Невыносимо, непривычно. Он никогда не понимал, отчего некоторых повергали в ужас его неприкрытые вмешательства сквозь защитный барьер. Уязвим. Становишься слишком открытым, не подозревая подвоха, сполна прыгая в ощущения, не задумываясь о розыгрыше и фарсе. Но как можно представить себе, что человек, стоящий напротив, намеренно разыграл эту сцену наполненную искренностью и откровениями. Пусть он получает сухое молчание на признание. Это не столь важно. Нет. Конечно же это жизненно необходимо. Однако, спустя двенадцать лет светловолосый сборник ошибок понял простую истину. Не судить по себе. Мэттью никогда не требовались подготовки для душевных переворотов, он всегда появлялся вихрем и так же быстро исчезал. Секунда, Дэвидсон скандирует о великом чувстве, миг, за неимением доказательств взаимности он парирует в негодовании и с разбитым сердцем. Словно точная противоположность, девушка штопала по одному картину из мелких лоскутков признаний, призрачных намеков и ночных слез. Подобно двум истязателям, они были ниспосланы друг другу научить сквозь глухую боль слышать чужое дыхание, видеть не собственное отражение души в ином. Ради чего-то большего. Чего-то столь долгожданного, что разум едва ли верил происходящему.
Внутри все отчаянно сдавливает. От тепла пальцев, слабого ощущения промокшей точки на плече и кисловатого запаха волос, который въелся из-за привычки не менять привычек. Все верно. В этом они безоговорочно сходились. Постоянно обратно, к родному и знакомому. Несмотря на громкие решения, Мэттью ненавидел перемены. Боялся их, прекрасно понимая, что в конечном итоге вернется к стартовой линии. — Какая к черту шапка? — Говорит негромко, с выпадом на своеобразный смешок. Но ведь и правда, ей богу, кто будет думать сейчас о сохранности собственной головы, когда в руках хрупкая фигура, тычущая носом в шею. Мурашки. Щекотно. Не смеет дернуться, опасаясь спугнуть, заставить почувствовать, словно делает что-то неверно. Все так. Что бы она не делала, всегда будет как надо. Наверное, это и есть потерянный рассудок влюбленных, но кому есть до этого дело?
Руки твердым усилием сжимают девушку. Не больно, но настойчиво, будто в опаске, что она передумает. Резким движением оттолкнет, не желая больше видеть. Кажется, после такой очевидной сцены такой финал самый неблагоприятный, но Дэвидсон предпочитает спускать все надежды в одно мгновение, наконец-то упиваясь реальностью. — Мне двадцать шесть, — Опуская взгляд на темную макушку, заявляет кучерявый. — У меня работа, квартира и машина. — Звучит так, как будто теперь это признак взрослости. И этот нюанс не ускальзывает от Мэттью. Просто-напросто он чувствует как умершее нутро начинает постепенно оживать, пуская на сцену ту жизнерадостность на место унынию. Свет отвоевывает покалеченную душу. И пусть развалины все же останутся навеки выгравированы уродливой мозаикой в памяти, в блеске лучей кто-то примет их лишь за разрушенный временем шедевр. — Но шапка доказывает обратное? — Шепча, не выпуская из объятий. Сдается. Почему он должен рассматривать ее голову, когда невыносимо хочется видеть лицо? Отстраняясь, он берет ее за подбородок, неспешно проводя пальцем по угловатости лица. Вновь все замирает, а сердце беснуется и колотится. Взгляд бегает от мокрых ресниц и губам. Циклично, туда-сюда, выдавая не покинувшее волнение. — Моя голова переживет еще немного, — Горькая улыбка. Необычная, смешанная из остатков грусти и явного ликования. Разнимая руки за спиной Роны, он решается на отчаянные действия. И чего вы удивляетесь? За несколько минут он рискнул сохранностью физической и духовной оболочки ни раз. Словно управляя обессилевшей куклой, закидывает одним движением руки девушки себе на плечи, моментально закрывая пути к отступлению своими. Подозревая, какое негодование может вызвать очередным вмешательством, не медля целует. Вероятно, ее ноги несколько отрываются от земли из-за ощутимой разницы в росте. Это не выглядит настолько неловко как в первый раз. Уверенней, прижимая к себе, словно подводя черту под непроизнесенным вопросом сознания. «Реальность ли?»
Осознавая всю степень нахального поведения, незамедлительно опускает на землю. Опять. Черт. Нестерпимое постукивание. Хотя нет, скорее долбежка по костям, внутренним тканям. Невыносимый орган, вечно выдающий сполна. И так страшно разнимать руки, будто держишься за воплощение самой смелой фантазии, но стоит отпустить и более никогда не зацепиться за сны наяву. Облизывает губы, мешкает, а затем наконец-то произносит. — I'm not quite sure you got to know my old fashioned side where I pretend that first kiss means that, — Выдыхает, стараясь привести мысли в порядок, а сознание в чувства. Черт, черт, черт. Кажется он самостоятельно дестабилизировал рассудок последним выпадом. — We're a couple. Unless someone says otherwise. — Вдох. Попытка сконцентрировать все свое внимание на Роне, чтобы почувствовать твердую землю. Провал. Один за другим он требует вердиктов, которые могут оказаться разрушительными. Вам, возможно, смешно наблюдать за сомнениями терзающими душу после столь очевидных признаний (пусть у каждого они произошли в своем стиле), однако Мэттью до сих пор не мог поверить как кошмар длинной в месяц мог оборваться в один момент. Вот они. Друг напротив друга, близкие как никогда раньше. Нет ни секретов, ни скрытых от посторонних глаз эмоций. Простым решением они объявили новое начало. Страшно. Ведь ты не знаешь, удастся ли сохранить хрупкое счастье и впредь или же оно обратится пепелом спустя жалкие недели. Ты вообще ничего не знаешь, кроме единственной очевидности. To be by her side. Без громких пожеланий, без ожиданий. Терпеть крики и обиды, а затем слезные примирения. Продолжать путь скрепив руки в замок. Сломается ли? Выдержит ли? Как знать, но разве это важно?
Смирившись с неизбежностью расставания, разнимает руки, чтобы вновь потянуться к опущенной ладони. Очередной сверляще-серьезный взгляд. — Поехали со мной, — Быстро проговаривает на выдохе. Зеленый цвет глаз слепит и завораживает. Как здесь думать, когда мозги настроены лишь на любование центром вселенной? — Поехали навсегда. У тебя будет своя комната, — Голос вздрагивает. — Или моя комната. — Не сводя сверл ни на миг. — Просто поехали отсюда, — Пальцы стесненно сжимают кисть, держа Рону за руку. Он не хочет тянуть ее. Не хочет заставлять. Он лучше сам ляжет в соседнюю комнату в проклятый хостел, чем хоть на секунду еще усомнится в своих желаниях и необходимости их изъявления.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-12 04:59:32)

“TRAVEL FAR ENOUGH, YOU MEET YOURSELF.”
Вдох. Выдох. Рисующаяся картина удивительна в своей ломкости и неприглядности. Это не гармоничная симфония. Увольте. Как много фальшивых звуков, непомерно много не тех движений, не тех слов. Они не высечены как две половины идеально подходящие, формирующие единое целое. Выступы велики и, велика вероятность, с болью прийдется рвать лишние куски. Но ведь они понимали. Прекрасно понимали, что не будет happily ever after по дуновению ветра. Он это знал без сомнений. Хотя, если подумать, пораскинуть мозгами, так сказать, вглядываясь в туманное будущее, покрытое пеленой неизвестности; разве не наши намерения и решения шьют полотно грядущего? Мы делаем выборы основанные на вере, чувствах и желании, лишь они могут пролить свет на то, чего мы можем ожидать. Слова прозвучали. Те, что запустили необратимый механизм, начинающих сплетать две судьбы с неумолимой скоростью. И теперь это не две одинокие души идущие бок о бок, незаметно для себя, они выбрали одну линию. Страшно. Невыносимо предполагать превратится ли гладкая прямая в уродливый спектр белого шума, в конечном итоге развалившись. Скорей всего они бы лишь отдаленно напоминали исходные материалы, да что уж там, даже сейчас они были несравнимы с теми двумя подростками, нескладно ищущими путь друг к другу.
Ждал ли он чего-то? Не сомневайтесь, разум бесновался, желая получить расписки и подтверждения, хотя бы мимолетную уверенность в том, что происходящее реальность, а не глупая фантазия, что приняла эфемерную слабость за доказательство взаимности. Но как не отождествить столь ощутимую иллюзию? Ведь она здесь, напротив, рядом. Спешное возмущенное «эй» заглушено очередной беспардонной выходкой. Увы, это Мэттью. Не желавший более ждать ничего. Поразительная способность отдаваться полностью, не перегорая ни на миг. Как это было с музыкой, если это сравнение вообще уместно. Отец не сразу поверил, когда мальчишка слезно взмолился приобрести фортепиано. Дорогой инструмент, да и уверенности в том, что он не будет пылиться на чердаке не было. Позанимается - бросит. Ему привезли старое, расстроенное пианино соседа. Плохое решение, ведь с того момента дом стал непригоден для сна. К чему я, собственно? Да, Дэвидсон мог показаться легкомысленным романтиком с душой поэта, который строит хлипкие замки, не сносящие ветра, но это было очередным обманом излишней искренности и мыслей нараспашку. Ведь нечего больше прятать? Голос тараторит, разум задыхается. Пусть она думает, что это привычный для него процесс. Увы. Все совсем не так. Одиножды он предложил рискованное «жить вместе». Продержались две недели. Крах. Возвращение. И вот он здесь.
— Ко мне, — Умоляюще срывается с губ. Волнение возрастает. Бесспорно стоило подготовиться к отказу, но, потерянный в ликовании, он упустил все детали. От каждого слова становится не по себе. Сознание измучено дает сигнал тревоги. Alert. Alert. Alert. Подавленный непредвиденным испугом, что все кончится не успев стартовать, теряется в предложениях и фразах. Да, он изрядно накосячил. Рассудок внезапно возвращается в тело. И чего светловолосый недомерок ожидал? Что она примет это с распростертыми объятиями? Дыхание спирает желание отпустить руку, дернуть и провернуть великий побег, как Мэттью поступал всегда. Гонимый сожалениями и ненавистью к себе, он предпочитал избавлять людей от ненавистного общества. Нет. Не сейчас. Не двигаясь ни на миллиметр, он собирается попробовать вновь, борясь за единственную возможность. Большее ее не будет. Гори все синем пламенем.
Открывает рот, в попытке заговорить, как чувствует непредвиденное прикосновение. Ошеломленный вид, пожалуй, дает понять насколько в представлении блондина девушка вышла за переделы стандартного поведения. Затыкается, не смея больше нарушать порыва смелость. Черт возьми. Да это и порывом смелости не назовешь. Скорее, действия камикадзе. Но дальше становится чудесатее и чудесатее. Раз за разом она нарушает сердечный ритм, заставляет изумляться и переставать дышать. Только бы не спугнуть. Секунда. Вторая. Третья. Требуется несколько мгновений, чтобы вернуть его в строй. Руки на шею, в волосы, чертова шапка, чертовы куртки, чертова улица. Их история определенно далека от книжных стереотипов. Все венчается в единственный недопоцелуй и долгую, чувственную дорогу домой с задушевными разговорами. Но как можно побороть желание вновь и вновь прикасаться, стирать границы, забывать о черной дыре в груди, когда ждал так долго? Спина вздрагивает, покрываясь мурашками от попавшего внутрь холода, но это меньшее, что может заботить в эту секунду. Смотреть не отрываясь, следовать впервые за ее движениями, не беря на себя ответственности за чрезмерную тактильность. И дышать, дышать, дышать, чтобы не выйти из строя, потеряв сознание. Такие очевидные стрессы, скажу вам, пагубно действуют на способности сохранять ощущение действительности.
— Ты не спишь, — Хмурит брови, вглядываясь в два зеленых огонька. — Иначе я бы был одет поприличней. И с шапкой. — Ухмыляется, стараясь перебить позывы вновь упомянуть о квартире. Он бы согласился на любое условие. Не тянул бы в собственную постель, установил бы замки на второй спальне, если бы только это склонило девушку немедленно собрать вещи и уехать. Какая новая жизнь ждет ее? Без него? Без семьи? Тогда к чему соглашаться на спектакль влюбленных идиотов на улице, если нужен чистый лист без напоминаний о минувших событиях. Но, как говориться, беда не приходит одна, а в случае с Роной, они начинали выскакивать из рукава фокусницы с волшебной скоростью. Взгляд мрачнеет, как и лицо. Тело напрягается от речей девушки.
Глупая. Бестолковая. Бездарная. Хочется выть от желания показать ей свои мысли, воспоминания, дать пережить эти ощущения с ним, чтобы ее не смыслящий ничегошеньки разум не смел предполагать альтернативные версии. Темная, окутанная дымкой сигарет и одиночества комната. Вечер за вечером у пианино, потому что так легче заполнять пустоту в квартире, так проще не сходить с ума. На углу стоит стакан. Каждый раз что-то другое, для пресловутого разнообразия. Одна за другой бутылки собираются в коллекции отчаяния. Он сдается, медленно и верно падает в пропасть невозврата. Хотя, стоит ли печалиться? Он самостоятельно сделал первый шаг навстречу мраку. — Нет, не всего лишь ты. Это ты, Рона, ты, — Твердит отчаянно, в попытках подобрать последующие речи. Однако не успев даже начать, оборван предположением. Пистолет. Вискок. Передумал. Сосед пусть живет, дайте утонуть в красной ванной с мозгами по стенке. — Замечательная девушка, — В недоумении сообщает Мэттью. — Если бы не она, я бы не стоял здесь. Я бы вообще ничего не делал, поддавшись собственному идиотизму. Она чудесная девушка, — Пожимая плечами, заявляет светловолосый. Он бы посвятил себя работе и сгнил бы в старости. Нелюдимый, потерянный для всего мира. Возможно, попытался бы узнать как дела у Роны. Бесспорно, Луиза бы выложила все на чистую воду, такова была ее натура болтливой курушки. И одному богу известно вытерпел бы он услышанное. — Она согласилась поддержать меня в мнимом противостоянии с твоим женихом, — Хмыкает, делая акцент на последнем слове. — Слушала меня, заставляла верить в лучшее, — Улыбается в сторону, а затем вновь переводит взгляд на девушку. — Но я люблю тебя, — Опять улыбка. Опять теплой рукой по щеке. — Я люблю тебя с твоими отчаянными попытками не расстраивать людей, возмущениями на счет меня и чрезмерной заботой, — Вдыхает глубоко, закрывая глаза, а затем словно открывая в себе дополнительные силы, продолжает. — За бинт на палец, за письмо, за скрываемую чувствительность. Я могу вечно распинаться об этом, если понадобится, — Безмозглая темноволосая девочка. И отчего столько сомнений в себе? — Я люблю, когда ты улыбаешься; когда тебя веселят мои выходки; ты постоянно меня удивляешь, — Кончики губ неустанно ползут наверх, заставляя впавшие ямочки занять свое законное место. Наверное, увидь она то, что высмотрел Мэттью, не стала бы и вовсе обращать взгляд в его сторону. Да, они оба были неидеальны. Однако, Ру была удивительный. Он же бездарем и разрушителем возможностей. — Я ничего не заслуживаю, и все же вот я здесь. Перед тобой. Это все о чем я мог просить. — Предельно просто. Искренне. Как всегда. Дэвидсон был сборником лишних неровностей. Но он справится. Будет шлейфовать до боли и криков, пока не станет нужной нотой. Лишь бы хватило терпения подождать.

“It takes a lot of courage to show your dreams to someone else.”
Он никогда не был уверен в себе. Верил в лучшее, но ожидал подвоха со стороны. Взвешивал, ошибался, падал глубже и глубже. Ему не хватало матери в детстве. Которая будет целовать поцарапанный палец и петь на ночь неровным, хрипящим голосом. Плакать на школьных концертах во время выступлений и давать сил быть храбрым львом, когда хочется побеждено склонить голову. Светловолосый мальчишка никогда не ненавидел отца за холод и непреклонность, несмотря на то, что отчаянно пытался привлечь его внимание. А затем случился брак. Наверное, многие решили бы, что поздно налаживать отношения с подростком, которому так отчаянно требовалось женское внимание. Не в случае с Мэттью. Словно впервые видя иные диалоги, заботу и тепло, его тянуло магнитом к двум персонам, что ворвались в жизнь, разбавив серость дней яркими красками. Луиза, бесспорно, не смогла стать настоящим родителем в силу других обязанностей перед родной дочерью, но это не меняло непомерной благодарности, которую блондин мог выразить за все теплые воспоминания, за громкие аханья и кудахтанье, за Рону.
Было больно. Мучительно и невыносимо рассматривать заметки на полях и вызубренный список, не видя там себя. Полная противоположность. Вновь и вновь рисовать перед глазами вечер, падать на спинку нового кресла в зале и стараться совладать с желанием кричать, что есть силы. Но что изменится? Пусто. Убито. Изнеможенно. Кто знал, что он вновь найдет в себе силы бороться? Удивительная человеческая живучесть и желание добраться до вершин. Он зальет пожар ледяной водой, лишь бы быть рядом. Не упрекнет, не вспомнит более. Ни к чему лишние расстройства. — Как и я, — Поджимает губы, сводя брови вместе. Ледяные приветствия и праздник - не праздник. Черное Рождество преглупого существования. Наверное, прийди Дэвидсон один, он бы так и не вошел в помещение, завидев двоих вместе. Поджав хвост, бы сбежал в конуру. Иначе пренеприятный ужин рисковал завершиться похоронами на свадьбе. И я не определился с жертвой жестоких противостояний. Сжимает крепче руку, в поисках опоры, которую так долго рассматривал в нелепой полупустой квартире, на асфальте, в проявлениях негодования природы. Поразительно каким легким движением можно вернуть потраченные силы на отчаянье и неверные решения с лихвой. Слово за словом, а он лишь становится тверже и крепче. — Но это ведь не имеет никакого значения. Я изрядно накосячил, ты совершала ошибки, какая к черту разница? — Он стоял здесь. Перед ней. Палач души несчастной девушки, не имеющий никаких прав находиться рядом. Пусть эгоистично, пусть следуя лишь глухому зову чувств. Было бы справедливо отказаться от нее, дать возможность задышать полной грудью без назойливого присутствия. Но как? Если бы кто-нибудь научил его принимать верные решения, позволяя людям излечивать себя от страданий, принесенных Мэттью. Каждая секунда рисовалась узором в сердце. Маленькое доказательство, что свет падает даже на самые темные и покалеченные души.
Запускает мотор. Мысли начинают путаться, выискивая брешь. Моментально, он начинает тараторить. Не стоит общаться с кучерявым придурком на рабочие темы. Когда дело доходит до спасительной лазейки, Мэттью как никто другой будет выдавливать последнюю кровь из пальца, чтобы убедить слушающих. Зал суда. Дэвидсон на сцене. Лицо моментально принимает отрешенный вид, словно на автомате выдавая информацию. — Нас усыновили оба родителя. Да, что, по сути, запрещает Американскими Законами нам быть вместе. Инцест по бумагам на лицо, — Глаза бегают, вспоминая чертову спасительную ниточку. Морщит лоб, хмурясь. Мгновение. Эврика спустя секунду потерянного взгляда. — Даже при отказе опекунов расторгнуть акт усыновления, — Моментально абстрагируется от ситуации. Излишки профессии выработали инстинкт. — Достаточно иметь при себе свидетельства о рождении. В крайнем случае, обманом сделать тест на отцовство и материнство. — Затыкается. Резко приходя в себя, ошарашено смотрит на темноволосую, осознавая насколько роботично сейчас произнес всю информацию, будто консультируя несчастных влюбленных у себя в офисе. Надо больше спать. Определенно стоит купить снотворного.
Он знал. Не сомневался, что семья будет самым значительным препятствием. Не для него. Для Роны. Предполагал, что прийдется проявить настойчивость, дать время, которым он вовсе не располагал. Но наши чувства заставляют нас поступать непродуманно и опрометчиво. Ставить на проигрышный билет из-за приглянувшегося числа. Отпустим драму в начинающейся метели, и предположим абсолютно иную ситуацию, где все указывает на громкое «нет». Я расскажу вам историю, а вы, в свое время, ответите на простейший вопрос: «А что бы сделали вы?» Подумайте и скажите честно. Две судьбы. Два далеких друг другу человека. Они встречаются случайно во время визита к общим друзьям. Они юны и бестолковы. До невозможности. Вы уезжаете с трепетом в сердце, словно встретили что-то родное. То, чего безжалостно не хватало. «Она больна.» - Оглашают приговор. Вы смотрите на номер телефона ощущая вес небес как никогда раньше. Разум кричит оставить, пока не поздно. Будет безболезненно, будет быстро. Разве? Разве не достаточно двух часов, чтобы потом лить слезы целую вечность? И вы ступаете в бездну, осознавая окончание вашего пути. Пока смерть не разлучит вас становится крайне актуальным спустя пять месяцев. Коротко. Внезапно и бесчеловечно. Но вам ведь говорили. Зачем? Вы знали. Прекрасно знали. Но порой оно того стоит.
— Это не важно. Я знаю, это по-детски эгоистично, однако мне не важны ни Майкл, ни Луиза в своих претензиях на счет правильности всего. — Вновь холод. Опять неожиданной раной по груди. И теплая рука, которая давала надежду на лучшее, неумолимо отторгается, как будто ты чума и проклятье. Так и было, бесспорно. Жаль, что первый больной означает лишь искру, начавшую эпидемию. Он делает шаг вперед, не желая ни на секунду поддаваться отчетливым мольбам рассудка немедленно исчезнуть. — Они нашли друг друга. И что произойдет? Ничто не изменится, если они просто-напросто дадут нам шанс на счастье, — Единственный, к слову. Приближается дальше, ставя сердце как высшую ставку. Ничего больше не осталось, только оно. И лишь Роне решать проткнуть ли кинжалом или сохранить в качестве милой побрякушки. — Мой отец не изменится. Он не станет внезапно гордиться мной. И я не желаю терять тебя, — Снова близко. Глаза в глаза. Сбитое дыхание. — Еще ведь утром это было невозможным, — Вздох. Выкидывая сомнения, стирая сигналы бедствия и позывы к скорейшему спасению. Вторгается в пространство, убирая выбившиеся волосы с лица неуверенным жестом. — Сопротивляйся, если хочешь. — Шепот губами в миллиметре. Ей надо просто выбрать. Спустить крючок удерживающий острое лезвие, тем самым навеки убив душу, или спасти проклятого грешника актом милосердия. Ему нравилось играть в 50 на 50. Печально, что казино не даром заставляет рисковать вновь и вновь, чтобы позднее сломать вас под основание.

Есть такой тип людей - не от мира сего. С виду они могут показаться серьезными, статными личностями с будущим и значительными перспективами, они даже могут заполучить вас в качестве приятеля, втереться в доверие личным психологом и уверить в своей благоразумности и зрелости, но посмотрите на этих балбесов, когда дело касается тонких жизненных вопросов. Разбитые корыта и неспособные склеить двух адекватных предложений создания. Великие мудрецы для мира и несчастные безмозглые, запутавшиеся в реалиях собственной жизни. Мечтатели, инфантильные и свято верящие вселенной в единственном обещании. «Счастливый конец.»
Так уже случалось. С точностью до миллиметра цикл занимал положенную точку отправления, когда стойкость оловянного солдатика подвергается очередной проверке. Зачем? Мы ведь знаем, что блондин никогда не проходил тест-драйвы на настойчивость, когда дело касается желаний Роны. Излюбленная схема. Сжать кулаки, заставить сердце не выть от желания пойти наперекор просьбам и уйти. Прочь. Навсегда. Чтобы больше не возвращаться. Да и куда? Он всегда думал. Порой казалось иначе, хотя постойте, выглядело это иным образом каждый раз, однако это не меняло сурового факта. Мэттью делал решение. Не нервный срыв, не детские капризы, ничто иное как осмысленный шаг в одном из направлений. Неверном, кстати. Но это не мешало верить в праведность поступка. Так лучше, так наконец механизм обретет должные обороты.
Более не двигается. Не шевелится. Слушает, словно они играют в сценку провинившегося ребенка и разъяренной матери. Правда вот, он не выглядит виновато, не похож на убитого горем. Он даже не смотрит на нее. В поисках твердой земли, оборачивается на шум сбоку. Еще мгновение назад проезжающая машина не стала бы причиной утерянного внимания. Но не сейчас. Рассудок говорит горькую правду в унисон с сестрицей. Да, дорогой, твоей недосестрой, которая решила вернуть утерянный статус. Но Мэттью и впрямь повел себя эгоистично. А все ведь было так просто. «И почему, черт возьми, ты видишь картинку только в розовой рамке?» Глаза провожают автомобиль, вновь смотря на темноволосую девушку. Стоило подумать о том, как к этому отнесутся друзья родителей, мать Роны и сама девушка. Стоило включить свой мозг, да Мэттью. Столько всего стоило делать, что ты умудрился с таким успехом игнорировать. Ровно до тех пор, пока ошибки затуманенного разума не укусили за пятки. — Я же говорил, что я потерянный для этого мира. — Уголки губ вверх. Ни к чему лить слезы. Ни к чему поддаваться эмоциям Роны. Где смысл показывать жизнь там, где ее больше не найти? Прямо как в произведении «Облачный Атлас». В один присест сильный слабого съест. И, к сожалению, не наш герой обладал зубами-лезвиями, способными разодрать соперника в клочья. В зале суда - возможно, в реальном мире - увольте. Взгляд ловит хоровод снежных хлопьев над головой. Мерзкая зима. Мерзкий месяц. Чудный день. Да, несмотря на десять контрольных выстрелов поровну между лбом и сердцем, он вряд ли сможет забыть произошедшее на холодной улице подле затертого хостела. Маленькое чудо оказавшееся репетицией перед концом. Настоящим. Это не хлопок дверью, который можно исправить длительными мольбами о прощении. Это финальный аккорд и долгожданный ответ. Никогда не верьте спутанному чувствами сознанию. Не будете чувствовать себя опустошенным и уложенным замертво. Он переиграет еще несколько раз спешные поцелуи, искренность в голосе, а затем под чистую сотрет остатки воспоминания. Пусть это будет наполовину прочитанный роман, наполовину завершенная интрига. Будто вышедший на экраны фильм, обещавший выпустить сиквел, но провалившийся с бюджетом. Ожидания прахом по ветру. Лишь воображение получит доступ к запечатанному под семью замками событию. Пусть дает волю фантазиям, которые, будем надеяться, хотя бы не приведут к порогу дома для душевно-больных. Было бы прекрасным завершением. Логичным, ко всему прочему.
— Нет, — Тихо отвечает, опять смотря в сторону, с лихвой выдавая неспособность совладать с решением. Пусть с виду спокойный, пусть старающийся изо всех сил обмануть собственные мысли, уверяя в отсутствии колющих спазмов по телу. — Видно, заигрался в «живи моментом», — Голос дает фальшивую ноту, выпуская долю язвительности вперемешку с ядом наружу. Он целится в пустоту, не желая никого ранить. Это лишь побочные эффекты от перегоревших лампочек, очернивших нутро угольно-темными разводами. — Знаешь, подумай на счет возвращения домой. — Словно пропуская мимо неуместное признание, говорит светловолосый. — Или хотя бы поговори с Луизой. Когда я искал тебя, — Далеким вчерашним вечером, когда несмотря на отчетливый перегар и сигаретное омбре, надежда странным образом спаслась в потемках души. — Я созванивался с ней. Она волнуется. Ты же знаешь, что такое взволнованная Луиза. — Глаза в пол. Опору. Опору. Опору. Рука машинально тянется в карман, сжимая ключи. Мысли лишь в сторону побега, ни шагу вперед. Да и как? Опять причинить боль? Создать лишние неудобство собственной любовью, которая толком никому не сдалась? Да! В его мире все было необычайно примитивно. Были чувства. Было признание. Была близость. Занавес закрывается и титры пишут заветное «долго и счастливо». Увы, феи и пони, вероятно, населяли лишь планету Дэвидсона. — Никто не обязан начинать с нуля. В конце-концов, со съемом квартиры и я помогу, — Переедет подальше от желаемого района, чтобы хватало на обоих. Делов-то. — Подумай об этом. — Ни привет, ни прощай. Да и не придумаешь верных слов. Полуулыбка. Полупоклон. И мир раскалывается на две части. Разворот, а затем взгляд назад. — Куда звонить знаешь. — Снег хрустит под ногами. Зима окутывает не только город. Но не будет больше пораженных вечеров и битья груши, в попытках не закричать. Он обходит машину, кидая взгляд на хрупкую фигуру. Близкую. Далекую. Нет. Она не его семья, несмотря на то, что роднее человека не сыскать. Фары мигают оповещая о скорой эвакуации. Привычное зрелище, пусть в этот раз мертвенно-спокойное. Не беспокойтесь. Сердце болит. Глухой, непроходимой схваткой. Мотор заведен. Вздох. Кого-то ожидают бесконечные страдания. На этот раз всерьез.