Назойливый гул и жужжание. Ей надо проснуться. Там не будет Джерри. Значит, не просыпаемся. Внутренний голос обретает формы и гладит по голове, мурлыкая колыбельные - лишь бы не открывать глаза и не возвращаться в кошмар. Нет.
Нет-нет-нет.
Сойер ворочается. Что-то стонет. Мыслеобразы режут плохо отточенным скальпелем: он уходит! ЖЖЖииих. Сгорбленное, поломанное тело - это она сама, в углу. Рыдает. Сильно рыдает - до ливня на улице. Жжжжжих. Смена кадра. Плетется по улице. Рядом шлепает пёс. Мокрые сигареты. Кровь носом - поднялось давление. Жалкое, омерзительное зрелище. Жжжжих. Следующий образ. Нет. Она должна проснуться. Пережить этот вечер еще раз Сойер будет просто не в состоянии.

В глаза будто насыпали песка, а ресницы склеили. Невозможно повернуться - и спросонья впору решить, что она умерла. Но это теплое, придавившее её к дивану - лапа мужа. Она чувствует грубые пальцы на своей руке и цепляется с такой остервенелостью, будто этот мираж сейчас растает и закончится, раз и навсегда. Всхлип. Еще один. Сойер подтягивает любимую руку выше, и целует стесанные костяшки. Можно почувствовать пульс - и она замирает, растерянная, испуганная, разбитая. Медлит.

Пожалуйста. Прости меня. Я не знаю как, я не понимаю, не вижу выхода. Но мне не выжить без тебя. Кто я? Что я могу дать тебе, кроме прорвы горя? Только себя саму и свою любовь. Я умру без тебя. Нет. Я просто не захочу жить.
Слезы катятся по лицу, щекочат шею, заставляют слизывать капли с губ. Рука мокрая - от её слез, от поцелуев, от всей той невысказанной болотной тины, что, кажется, сейчас полезет из неё свежим перегноем.
- Только не уходи... - скользкий пузырь боли на губах. Это шелест, это даже не шепот.
- Я люблю тебя... - не вдохнуть. Просто не вдохнуть. Она цепляет его руку своими двумя, как маленькая коала, которой на роду генами написано что-то обнимать. Плачет, заставляя щуплые плечи трястись - сейчас же разбудит его, истеричка! Но не в силах остановиться: она поверила этой ночью, что он ушел навсегда.
Умерла будто. А воскресит ли он её...... Сойер не знает. Боится. И цепляется из последних, покидающих тело сил, будто именно её хватка может чему-то помешать.

А он тёооплыый. Это тепло помогает сделать первый вдох - полной грудью почти, будто корсет изо льда растопили всего несколько его слов. - Ты уже ушел... - подразумевая вечернее бегство, она с такой детской интонацией пеняет ему, что последующий маневр (назовем его "подъем с переворотом") не кажется чем-то диким. Каким-то неуловимым движением Воробушек умудряется подкинуть тело над диваном (пружины против и горланят об этом!) и повернуться в процессе, оказываясь к мужу уже лицом. Зареванным за считанные секунды личиком. Феерия.
- Не могу, - нанизывает всхлип на всхлип, и все это благополучно становится полноценным рыданием, стоит Джерарду заботливо (как ей кажется) перечислять, что без его ведома она не имеет права делать. Нет, рукам в тисках его пальцев не больно. Нет, ей не обидно, не страшно и не... короче, ей ужасно.
- По... поняла, - хрюкает, пытаясь успокоиться и не выглядеть так жалко. - Запри меня, я.. я не знаю, что угодно,  только... - не бросай меня в терновый куст. Грудью на шип; насквозь и сразу будет тепло, потому что кровопускание.  - ... скажи, что ты сможешь.... - опухшие веки превращают глаза в почти-щелочки, ей нет никакой нужды драматично суживать гляделки... - меня простить. Хотя бы понять.

Его, определенно, тошнит от неё. Она ему противна. Кому нужна жена - убийца, зачем Сойер призналась? Не могла иначе. Зачем послушалась Лепрекона? Не могла иначе. Зачем.... иначе? Ей не нужно иначе, ей нужен Джерри.
Бровки домиком, влага утренней росой застыла на ресницах, делая взгляд телячьим, а отводить глазен от мужа Воробушек не намерена. Больше не может ничего выдохнуть. Сил хватает только на то, чтоб уткнуть ему мокрый нос (значит, здорова. Это не может не радовать) куда-то в район ключицы. Плакать подано. Наслаждайтесь.
Родной запах. Глубокий, с прерываниями, вдох. Судорожно и болезненно. Выдох. Короткий. Боязливый. Еще вдох, и можно почувствовать, что она жмурится, пытаясь будто сосредоточиться на своих ощущениях.
- Я люблю тебя. Это единственное, что у меня есть. Я люблю. Тебя.
А ведь эту реплику он оставил без ответа. Сойер пока не хочет об этом  думать. Сойер вообще не думает: озвучивает короткие импульсы, которые шныряют в потерянной дурной голове. Ей нужно, чтоб он знал. Понимал. Был уверен. Не мог её оставить. Это же Лаки. Его Лаки. С ней так нельзя, помнишь? Спасать от кошмаров, целовать в макушку и прятать. Прятать. От всего мира.

Ледяная волна отчуждения. Он ушёл; не физически, нет. Его нет с ней рядом так, как прежде. Сойер ежится и отстраняется, кажется, сама - намного раньше, чем Джерри дает ей понять, что и он отстранился. Больно.
Объятье жжет прикосновением хлора к обнаженной коже рук, когда без перчаток. Волдырь обиды, непонимания, детской ярости наливается жгучим гноем. Лаки не может дышать. Это спасает мужа от волны негатива прямо сейчас; будем считать, что она просто опешила. Нет, никто не ждал коленопреклонных поз и заверений в том, что "ну, один маленький симпатичный кииллер в семье - это ничего страшного, у тебя же такие красивые глаза". Но и таких формулировок - тоже.
Нет. НЕТ. Hell, no.
Она поднимается на ноги и машинально убирает остатки сна с дивана. Треплет подскочившего сеттера за ухом, идет на кухню и готовит что-то на завтрак. Наполняет миску Гривуса, наливает себе воды, и оставив еду на столе, выходит в комнату, доставая из стенного шкафа большую сумку. Туда летит несколько комплектов белья, пара футболок, еще что-то из одежды и средств личной гигиены (запечатанные упаковки стоят, готовые к дню, когда всё разом кончится). Лаки не намерена оставаться здесь еще хоть сколечко и вымаливать принадлежащую ей по праву любовь и прощение. В болезни и здравии, в счастье и горести... кажется, кому-то следует освежить в памяти свадебные клятвы. Жжется, где-то под ребрами и в правом глазу. Свербит в глазу. Ай, нафиг.
- Не забудь позвонить, когда решишь, что у нас снова все в порядке, - она сталкивается с мужем, то ли в дверях ванной, то ли на пороге комнаты. - Я буду тебя очень ждать, - но не здесь. Терпеть муки его совести - невозможная пытка, Сойер то и своей хватило. Гордый, бесстрашный Воробушек: ты сам её так назвал. Терпеть вздернутый подбородок и плещущуюся боль в глазах -  тебе. Но недолго - девушка уже переоделась, и готова уходить.

Каким местом думала Сойер в отдельно взятой ситуации - остается громадным вопросом даже для самой девушки. Никогда, подчеркиваем, никогда она не видела мужа таким. Свидетелем его гнева Лаки быть доводилось, но всегда всё это было направлено на кого-то еще, не на неё. Супругу Ли мог пожурить, мог отшлепать, как какую-то мелочь пузатую, мог закинуть на плечо и утащить под вопли "поставь меня на место, мы не договорили" - но чтобы.... ох.
От первого рыка её передергивает, и инстинкт самосохранения заставляет пятиться назад. Прочь. Тело и душа, в сговоре, противятся: это же Джерри. Её Джерри. Он просто не может ничего ей сделать, и всё это - лишь эмоции. Рефлексы сражаются с мыслями и желаниями: она приходит в себя почти на пороге квартиры и замирает, завороженная тем, как муж движется в её направлении. Сильное, опасное животное - мышцы перекатываются под кожей, движения резкие и .... нет такого прилагательного, вы сдурели там все, что ли? Лаки просто не может уйти - не потому, что боится его. Просто не может - и чем только думала? Опаснее и плотнее, чем с персональным деймоном - зверьком-телохранителем, по версии Филиппа Пуллмана - душой человека. Если отойти на большое расстояние - связь прервется, и оба умрут. Она не может. Не хочет. Зачем только дернулась, пойдя на поводу у собственной истерики и обиды, зачем еще больше увеличила пропасть между ними?! Но нет. Никакой пропасти, никакого расстояния - он сам все решает и делает. Говорит что-то, буквально избивая колкими словами, заставляя осознать всю мерзость и слабость своего поступка. Жжется, очень жжется, где-то под ребрами.
И вот уже сумка вырвана из неслушающихся пальцев, шмотки летают по комнате, а шокированной Сойер только и остается, что стоять на месте и трястись, с ужасом наблюдая за происходящим. Гребанное будущее. Влага набухает в глазах, губы белеют - кажется, еще немного, и она просто отключится, рухнет оземь прямо здесь, от того, что смогла сделать еще хуже, чем было. Вот же идиотка. Незрелый кусок человека, не более...
Лаки взлетает в воздух, и чувствует, что приперта если не к стенке, то к двери - тотальная дезориентация в пространстве. Колотит так, что воздуха внутри не остается, только какие-то жалкие всхлипы, в судорожной попытке вдохнуть. Стоит мужу потянуть за материю футболки, безжалостно её разрывая - внутри девушки что-то с хрустом погибает, она готова орать от страха, удерживаемая лишь странной уверенностью, что он ничего с ней не сделает. Это не уверенность даже - это волна жара от него, от его тела, от каждого движения - внушающего ужас и не предвещающего ничего в стиле "мимими, кто тут у нас дурилка картонная, не реви". Это всё он - её слезы, её спокойствие, её любовь, жизнь, боль и смерть, наверное. Рефлекторно пытается оттолкнуть Джерри, чувствуя, что еще немного - и она сгорит от той волны энергии, которая сметает все на своем пути и буквально сводит с ума. Новые эмоции и ощущения: и окончательный всплеск, когда Лаки оказывается обездвижена всей тушей Ли, руки в замке над головой, а сама она - почти обнажена (никто же не забыл про заветы ходить без бюстгальтера, да?). Нереальная смесь из отвращения, возбуждения, горечи и стыда. Подчинена. Окончательно. Никто из них никогда не задавался подобной целью, и Сойер была преданной ирландской женой. Видимо, не до конца - иначе... вас бы здесь не стояло, голубки.
Истеричные всхлипы заканчиваются, тело перестает дрожать, согретое им, и Лаки, переваривая уничтожающее "снова соврала" остервенело машет головой в отрицании, не в силах, до сих пор, выдавить ни слова. Вдоха не выходит, и тогда она прижимается щекой к его щеке и замирает, прислушиваясь к любимому и себе, одновременно. Единое целое, и этого уже ничем не изменить, не вытравить и не разрушить. Здесь и сейчас именно она пыталась предать их собственные клятвы, поддавшись собственной слабости. И будь у Лепрекона хоть клочок такой хозяйской составляющей - Лаки была бы уже верным солдатом, готовым на всё ради своего короля. Но хуй. Она подчиняется и принадлежит лишь одному. Принадлежит. Одному. Всё.
- Ты сам меня выбрал, remember? - в её голосе - отзвук улыбки будто. Ничего больше нет, никого - Лаки больше не боится; ей нечего и некого бояться, пока Джерри рядом, ни на шаг, ни на отступ прочь, вам ясно? - Остаюсь. С тобой, - плевать на "здесь", ей не важна территориальная составляющая. Лишь бы с ним.
Чуть подрагивает от пережитого, и тон и тело. Но Сойер права во всем: Джерри сам её выбрал. Не зная, кто она, зачем, почему. Выбрал себе в личное пользование наследницу Лепрекона, плоть от плоти, кровь от крови. Убийцу, которая может нажать на курок, ведомая лишь одним желанием - защитить свою семью. Львица, умирающая за вожака прайда. Слишком масштабно для Воробушка, но нужна ли им ситуация, в которой девушке снова придется доказать свою самоотверженность и готовность пожертвовать всем?
- Наше - ВСЕГДА - твое решение. Remember. - ключевое теперь слово, как у Карла Первого на эшафоте. Лаки признается, Лаки сдается, Лаки побеждена. Слово "будущее" проглочено, вместе с комком в горле - есть только настоящее. НАСТОЯЩЕЕ - только такое, откровенное, пропитанное эмоциями так, что любой другой захлебнется рядом. Умрет, от передозировки. А они... а что они? Только что, кажется, перешли на новый уровень. К чертям демократию и равноправие. Его жена рождена, чтоб подчиняться. Надо только прописать в программе управления и желаний - кому. Одному. Единственному. Настоящему.
Острые зубки впиваются в кожу на его скуле. Резко, жадно, в исступлении - Лаки выдает все свои эмоции, от которых сводит челюсть и бьет набатом в висках и лобке. Никакой нежности, не сейчас. Проводит нижней губой по месту укуса, что-то мурлыча, на грани рычания. Никаких "возьми" - мы уже и так знаем, кто тут приобрел монополию на одну сумасшедшую, с пьяной искоркой ирландских фей во взгляде. Только бодается, заставляя мужа отвести голову и взглянуть на неё. Смотри. Твоя. Только твоя. Со всеми грехами, гнилью и опарышами. Забрал - и не говори, что не знал, что берешь. Свой собственный, персональный - фетиш. Невозможность коснуться его пальцами заставляет делать это губами - куда придется. И от таких маний не лечат. Как и от возможности убивать. Заберите хлор, он больше не понадобится. Мы готовы к встрече с реальностью: на свой манер.