Кипит чайник. Окно покрыто тонкой изморозью, а солнце сделало прощальный реверанс. Квартира медленно, но верно приобретает очертания настоящего дома. Бутылки сменили кипы бумаг и заброшенных ранее на чердак книжек. Конечно, туманная атмосфера помеси холостячничества с разбитым сердцем обзавелась новыми главными героями. Стеклянная пепельница на журнальном столике, две миски на кухне и собачий лай. Да, вы не ошиблись. Сумасбродный горе-страдалец решил обзавестись живым лекарством. Идея пришла не сразу. Все началось с нездоровой мысли стать отцом. Не от суррогатной матери и не дешевой проститутки, боже упаси. Усыновить. Или же удочерить. Что угодно, лишь бы не осознавать насколько печальны дни в старости в одно рыло. Конечно, стоило надеяться, что спасение поспеет. Неожиданно ворвется в жизнь яркими красками. Слышали. Знаем. Легче было придумывать план «не настолько дерьмовое существование» заранее, а затем уже принимать во внимание подарки судьбы. Если такие вообще должны были случиться. Предполагаю, что вам не терпится узнать чем венчалась попытка стать отцом. Голосом разума, который вовремя сообщил, что уровень инфантилизма светловолосого слишком высок, чтобы иметь право воспитывать кого-то кроме себя самого. Честно. Сурово. К счастью.
Визит в питомник последовал незамедлительно. И, шастая по узким коридорам, между однообразными загонами, Дэвидсон увидел спасательный круг и погибель мебели в апартаментах. Золотисто-кремовый скулящий комок проблем на пустую голову лишь тявкнул, лизнул и покорил все органы разом. Без пошлости, пожалуйста.
Зоэ была ураганом и бедствием. (Таким именем ее величал владелец, а за неимением богатой фантазии, Мэттью не стал менять клички.) Грызла, рвала, писала на документы и корябала ножки инструмента. Вдох. Выдох. И опрометчивый в своем выборе хозяин терпел выходки, изредка гоняясь за пушистым созданием по гостиной, в попытках вырвать очередную папку. Это приучало к особому порядку. Все ценное - на верхние полки. Таким образом страдал только хлам, если, например, зарядку от компьютера можно было им назвать. Помойка определенно обогатилась, и это за какие-то жалкие семь дней пребывания в коммуне «сами с усами жизнь себе испоганили».
На этом new year's resolutions не прекратились. Постойте. Самое интересное было лишь на подходе. Нельзя отнять из рассказа, насколько плачевны были первые два дня после провала «построить свою любовь». Это не привычные ноющие легкие, не обычные покалывания в сердце. Мучения, спазмы, холод, черные дыры и обливающийся кровью проклятый орган смешались в вихрь, который доводил людей до инфарктов и белых стен. Сказать по правде, даже кольт в ящике рабочего стола стал по-особенному блестеть. Но, спустя сорок восемь часов бесцельных потолков и отсутствия сна ночью, Мэттью необычайно резво поднялся с кровати, тяжело вздохнул и начал вставать с колен. Он любил ее. Любил неизменно, отчаянно желая поступать правильно. Не жалея себя, не надеясь на встречу. Поставил точку. Прикрыл глаза и шагнул вперед. Не оставляя багажа в виде портящих существования чувств, собирая каждый кусочек, каждое воспоминание как что-то бесценное. Оставалось сделать лишь самое важное. Наконец-то перестать скрываться. Отчеркнуть свою принадлежность к громкой четверке Дэвидсонов. Их всегда было двое. Майкл, да Мэттью. Потом все стало иначе. И как раньше ему не приходило это в голову? Влюбившись в Рону, кучерявая балда раз и навсегда покинула дуэт, уступив место новому партнеру. Один против всего мира, как бы пафосно не звучало. Прямо как Скотт Пилигрим какой-то, ей богу.
Последней галочкой в списке было поговорить по душам с Луизой. Тяжко. Даже страшнее, чем темноволосая Снежная Королева. Потому что никогда было нельзя ожидать от этой женщины определенной реакции. Но стоило знать единственную закономерность. Будет много эмоций. К огромному везению, супруга не оказалось по близости. Значит, велика вероятность, побоев ожидать не надобно. Сцена в перемотке. Вновь и вновь. Это было куда более поразительней, нежели взаимность Роны, уверяю. Вместо долгого рассказа о последних событиях, наморщенный лоб и взгляд в никуда. Остатки кашля после ангины. «Я не просто так заглянул сегодня. Хотел быть с вами полностью откровенным, хотя бы сейчас.» Руки машинально заваривают чай, пока разум просматривает заезженную кассету. «Я съезжаю насовсем. Вещи еще неделю назад собрал. Оно и к лучшему, с отцом у нас в последнее время не ладится. Но я не об этом рассказать. О Роне. Точнее о моих чувствах к вашей дочери.» Крючок спущен и более ни одного слова не удалось вставить в бесконечный поток. Ах. Ох. И катастрофа. Из всех вероятных реакций женщины, она выбрала самую невыносимую. Жалость. Словно он был пораженный проказой на пол лица. Душевный урод и несчастное создание. От недовольства Мэттью вновь фыркает, чуть не роняя кружку из рук. К слову, томик Достоевского ждет у кресла. Самое время прочитать. Мелочи напоминающие о центре вселенной в последнее время не доставляли неудобств и безмолвных криков. Маленькие «немного ближе», всего-то. «Я записал адрес на стикер на холодильнике. Вы заезжайте, если будет время. Да и я не прощаюсь. Не будет же вечно Майкл меня игнорировать.» Силуэт прячется за дверью. Спасся. Больше нет взглядов, словно его убили. Черт. Ведь и вправду убили. Но он ведь еще ходил? Работал? Заполнял пустоту нововведениями? Нет, упаси Господь сносить отношение, как будто тебе отрубили ноги и по-издевательски умоляют пробежаться по лужайке.
Руки лениво листают страницы. А в голове эхом. Рона. Рона. Не думается, не играется. Хотя дела идут в гору. Похоже, Мэттью не прекратит удивлять всех незаурядной способностью становится примером работоспособности, когда личная жизнь сыграла в ящик на ближайший век-два. Звонок в дверь, но вместо того, чтобы ринуться к глазку, внимание заостряется на светлом пятне. Скотобазе, не знающей ни стыда, ни совести. Где-то мы это уже слышали? — ЗОЭ! Мать твою! — Кидая в сторону книгу и бросаясь на несчастное животное, завывает Дэвидсон. — Открыто же! — Заявляет блондин, что есть сил, надеясь на хороший слух у гостей. — Гитара, Зоэ! ОТПУСТИ, ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ! — Падение. Фиаско. Ах нет, постойте. Рука цепляется за лапу хитрого создания. То, от неожиданности отпускает хватку, вырывается, врезается в незакрепленную книжную полку и испуганно визжит. Лавина из манускриптов. Грохот. Собака спасается в последний момент, а новобранец-боксер принимает на голову поток из любимой библиотеки. К слову, господин Стивен Кинг особенно болезненно летит по макушке. Чудная картина, не находите? Добро пожаловать в мир Мэттью, где не только душа терпит удары розгами, но и тело благородно получает увечья.
Кряхтя, он выползает из под завалов. Никто не вошел. Вероятно, было закрыто. Без задней мысли блондин открывает деревянную дверь, роняя из руки одну из поднятых книг. — Р? — Трясет головой. Лавина из снега и перехваченного дыхания на подходе. — Тут это, — Пальцем назад. Слова кончились. Валерьянки.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-16 04:25:15)

LOOKS LIKE
Макушка определенно ноет от острого угла, беспардонно постаравшегося лишить остатков мозгов. Но это меньшее из зол, которое обрушилось на квартиру белобрысого в этот вечер. Хотя, кто может подозревать настоящий ураган за дверью? Утро началось монотонно и привычно. Без обязательств появиться на работе. Лежи в кровати сколько есть сил. Если бы только у Мэттью была возможность сопротивляться вновь появившимся позывам вырваться из теплого кокона одеяла. Импровизированный завтрак из полупустого холодильника, пол часа напротив груши, прогулка с чудовищем и вперед, карьера звала со свежей ноткой энтузиазма. Незаметно для себя и для остального мира он провисел в бумажках до обеда, а затем вернулся к приглянувшейся книжке, принесшей больше разрушений, чем полезной информации. Да, я о Достоевском. Точнее, о проклятой записке, забытой между страницами. И пусть она была безжалостно выброшена в помойное ведро в порыве гнева, текст, к сожалению, отпечатался нестираемыми воспоминаниями везде, где только можно.
Вырвавшись из лавины мыслей великих и скончавшихся (в своем большинстве), Дэвидсон ринулся к двери, которая, по-видимому, была все же заперта. Ожидания. Страшные иллюзии нашего разума, которые повергают в отчаянье и очевидный шок, когда оказываются отличными от реальности. Перед ним вытянулась Рона, да-да, та самая девушка, которой он признался, и, которой был методично послан ждать и надеяться. Однако ее лицо не было изуродованно признаками несчастья и сожаления, а в руках был незнакомый глазам контейнер. Терракт средь бела дня?
Извращенное подобие улыбки заставляет отступить, пропустив хрупкую фигуру внутрь. Хотя, на данный момент, лишь в параллельной вселенной невысокая, худощавая дамочка представляется незащищенным кроликом. Это настоящая фурия, сверкающая глазами и сметающая на своем пути даже несчастного пса. И чем последний посмел вызвать такое негодование? — Все в порядке. — Спешно отвечает блондин, оглушенный неистовым хлопком двери. Чувствуется соседи получили осыпавшейся краской с потолка по голове. — Дверь не виновата, — Поборов в себе желание уронить челюсть до самого пола, отшучивается мужчина. Увы. Последующая фраза заставляет не только стереть с лица преглупую полуулыбку, но и озадачено уставиться на девушку. «Упиваюсь болью?» Сердце начинает незамедлительно реагировать на обвинение, ускоряя свою работу. Бам. Бам. Бам. Дыхание перехватывает, а мысли обреченно сплетаются в один огромный ком из непонимания и растерянности. Ему стоит оскорбиться? Заплакать и убежать в другую комнату? Умерьте свой пыл. На вопрос о желании спросить на счет цели визита Мэттью щурится, одобрительно кивая. «Жертвенник? Тупой? Бестолковый?» Ударами сковороды по натерпевшейся голове сообщает взбесившаяся. Борясь с желанием взять что-нибудь прочное в руки, чтобы защищаться, он следует по пятам за Роной. Грохот. Увесистая коробка валится на стол, сдувая потом ветра несколько бумаг на пол. И одному Богу известно насколько они были важными. Плевать. Все равно шерстяной тиран уже кинулся в их сторону. Остается оплакивать потерю. 
Вуаль сдернута. Все ясно. Подарки. Ей стоило выдать премию. Из самых болезненных тем она затронула именно часовые мучения выбора идеального презента на день рожденья, день благодарения, просто так. Он игнорировал ограничения в бюджете, непонимания того, что нужно Роне, ошибался и выигрывал. Стандартные ups and downs. Но это было важно для Дэвидсона. Необходимо показать свои старания и внимание. Сделать приятное. Глаза нервно следят за каждой вещью, которой девушка машет перед лицом, напоминая маленькие сценки из прошлого. Волнение и трепет, с которым он ждал реакции. Они не всегда были идеальными, но ведь не обязательно попасть в цель? В конечном итоге весь этот спектакль с упаковками и бантами лишь для того, чтобы подчеркнуть чью-то важность в нашей жизни. Жаль, что люди отождествляют акт доброй воли как должное, требовательно косясь на дары, изучая их на предмет изъянов. Фигурка падает. Слышите? Чье-то сердце в дребезги разбивается о пол. И в момент, когда хочется одним щелчком пальцев стереть себя с лица планеты, чтобы не было больше мыслей, не было бы воспоминаний и колоссальных штормов в душе и снаружи, в голову закрадывается вопрос: «Почему?» Мэттью нес на своих плечах ворох ошибок и слабостей, которым поддался в течении его бездумного скитания по миру. Но что могло привести Рону в необъятную ярость? Что могло заставить девушку смертельно бить во все язвимые точки разом, не испытывая ни капли сожаления? Это не яркие спазмы. Тупая агония. Всего-то. «И какое тебе дело?» Молчание ответом на все с лихвой. В моменты, когда кто-то выходил из себя, мужчина становился подобно каменной статуе. Да и что он скажет? Возразит? Пускай третирует за бездарность и отсутствие вкуса, кричит о безмозглости и эгоизме. Он и без нее прекрасно осознавал, кем являлся. Наверное, слышать это от самого близкого тебе человека поистине отрезвляюще. В миг нет никаких иллюзий. Честно и прямо.
— Ч-что? — Успевая вставить свою лепту в бесконечный поток унижений, нахмурив брови, произносит кучерявый. Неожиданное упоминание о Луизе возвращает из мира статичных созданий, запуская процесс мышления. Но этот ор. Невыносимо. Хочется спуститься на улицу, только бы не начать вновь фильтровать эту злость через себя. Хватает разбитой фигурки и заколотого органа. Рой. «Что? Что? ЧТО?» Фразы звучат очевидно и одновременно туманно. Словно он ведет разговор с членом известной секты, но будучи непосвященным в их деятельность, ощущает себя лишним в диалоге. Пощечина. Красная щека. Это конец. Финал всякому логическому объяснению происходящего. Дэвидсон даже ловит себя на идее, что не может найти слов. Не может ничего почувствовать. Серьезно. Он пуст. Ничего. Днище. Она нашла выключатель всякой жизни, наконец-то отыскала чертову красную кнопку со значком «стоп». Она бьет его дважды. Ни словечка. Подобно боксерской груше недвижимо смотрит на девицу. Голова побеждено отключается. Взгляд кажется присутствующим, но мертвенно-спокойным одновременно. Тиканье часов уже не отбивает бешеный ритм в сознании. Тишина заполняет его потрепанный разум. Долгожданная ледяная лавина безразличия ко всему. Миру, жизни, Роне.
Третья пощечина. Шаг назад. Мимо. — Прекрати. — Одним звуком. Резко. Негромко. Как разочарованные детьми родители. Однако, это не останавливает девушку продолжать. Заполняет всю комнату собой, стараясь изрезать остатки души. Нет ее там, девочка. Нечего уже жечь. Пожар ведь, говорят, имеет свойство прекращаться, неся за собой черные останки. Но даже их снесет ветром. И останется только темный след напоминанием. Ткань на свитере натягивается от сильной хватки. Механически он берет ее за руки в момент, когда Рона разрывается в громком признании. Неуместном. Неясном и бессмысленном. Теплота прикосновения не согревает и не заставляет сердце ныть. Высушенный пруд, упавшее дерево, покинутый дом. Представляйте себе как хотите, но все потоки чувствительности в один момент махнули черным флагом, растворяясь в воздухе тяжелым выдохом. — Отпусти меня, пожалуйста. — Он отходит от девушки, настойчиво отодвигая собаку от вещей, забирая игрушку и поднимая контейнер вновь на стол. Взгляд снова пробегается по кучке разных сборников чувств и событий минувших дней. Рука вздрагивает. Черт. Что-то там еще живет. Черт. Черт. Черт. — Я не могу вечно извиняться за себя, Рона. — Сначала глазами в пустоту, а затем разворот к темноволосой бестии. Голос его размеренный и беспристрастный, не выдающий ни одной эмоции. Они глубоко. Настолько, насколько милой Дэвидсон хватило сил их загнать выстрелами на поражение. Увы, даже сейчас они оказались неуязвимыми. Только зарылись в потемках, надеясь, что до них не достанут. — Я никогда не буду делать то, что всех устраивает. Да, я разговаривал с Луизой. Это ее право. Знать, по какой причине мой отец не желает меня видеть, и почему я съехал от них так поспешно. Он ведь никогда не расскажет. Но, черт возьми, — Первая нотка каких-то реакций в сознании проскальзывает, несмотря на то, что речь такая же монотонная. — Неужели ты не знаешь меня? Я ненавижу жалось к себе. Терпеть не могу, когда со мной ведут себя, будто я смертельно болен. Я жив. Жив. Перед тобой. Я сказал о том, что у меня чувства к тебе, а затем выслушал поток сожалений и ахов, словно оно мне нужно. Она и слушать меня не хотела, что все в абсолютной норме. Неужели ты не знаешь, что я никогда бы не стал докучать тебе? Вечно напоминать о своем ожидании? — Хмыкает. — Да, Рона, если это принесет тебе спокойствие, то я неважно справлялся с нашей ссорой в квартире. И собака здесь для того, чтобы я не возвращался в пустой дом. Но упаси Господь обнять себя за коленки и жалеть, какой я идиот. Ты была права, мне стоило раньше обо всем рассказать. Увы, так уж вышло, что я Мэттью, а не идеальный образ. И, единственное, что я мог сделать, это ждать. Ждать, что ты изменишь свое мнение, или просто-напросто найдешь наконец того, кто не станет большим разочарованием. — Он глубоко вдыхает, будто готовясь к последнему речитативу. Сердце пару раз отзывается, скрипя от болезненных ощущений, но вновь и вновь замирает. Пусто. — И да. Никому я не врал. Никому я в любви не признавался почем зря. И, — Он хочет сказать про составленный список идеального кандидата на первый раз, но моментом останавливается. Моторчик запускается. Бам. Бам. В последнюю секунду Мэттью словно возвращен с того света своим уродством. Нет, не в его моральном праве осуждать кого-либо, злиться не по делу. Рука поднимается, чтобы протереть лоб. Теперь больно. Теперь уж точно все сомкнется в бесконечных мучениях. Будет выть и ныть, когда темноволосая вновь хлопнет дверью, убедившись в том, что ее влюбленность - большая ошибка. Вероятно, братец оказался не тем всадником и защитником, которого она себе представляла. Но наконец-то это причиняет тупое умирание по рассудку. Никаких внутренних голосов, никаких мечтаний и просьб смиловаться. — Ты мне отдать хочешь? — Указывая кивком на коробку, внезапно для себя светловолосый разрушает тишину. Пусть остается. Ему не в тягость приютить все воспоминания под одной крышей. Справится, теперь он в это верит.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-18 01:53:42)

Они только и умели. Требовать. Тыкать. Злиться. Лепить из него по своей воле что-то, словно он затем не вернется в исходную форму. Это происходило циклично. Раз за разом Дэвидсон разочаровывал кого-то, лишал сил. И почему просто не принять его неровный силуэт? Он и без того точит себя, уродует, старается быстрее, а выходит комом и неясно. И вроде стоит сбросить с себя оковы семейных уз, перестать беспокоится о том, что ты никак не поместишься на семейный портрет. Разрешение фотоаппарата ли или неспособные руки артиста, это не важно. Всегда отсутствующий на радостном снимке.
Так много слов, так мало времени. Ему было, что рассказать. Открыться полностью, как это делал всегда. Но разве кому-то оно надо? Когда искренность захлестывала, пусть в монотонном монологе, ее кидали обратно в лицо. Ни то, ни так. Чувствуй иначе. Делай иначе. Если бы мог, вряд ли бы сейчас стоял напротив. Может быть, он вовсе бы оскорбился и ушел бы восвояси, раз и навсегда перечеркнув изрядно измучившие чувства. Да и куда бежать? Он и так в своем углу. Правда вот, ураган добрался и до самых потайных мест. — Все верно. Твоя жизнь, — Он издает тихий смешок. — Твоя семья. — Точка. Жирная точка. Или это вовсе не попытка злостно уличить в присвоении родителей себе? Нет. Иначе, вероятно, это был бы тот самый принц из сказок. Принцы имели свойство обладать великим самолюбием, которое очень быстро выпирало всякую любовь наружу, когда дорогие дамы вели себя непристойно. Мэттью неотрывно смотрит, как девушка съезжает по стене вниз. Призрак? Это становится печально и смешно. Воистину комедия. И так вечно. Пришла. Разрушила. Разочаровалась. Чертово веретено никак не кончалось. Словно в ней все еще теплились силы возвращаться и показывать на дерьмо, которое Мэттью не успел виновато смести в тень. Смотри-смотри, милый, да не задохнись, случайно. Я еще загляну, попозже.
Злился? Жаждал мести? Что вы. Слушал неровный стук сердца. Умирающего, несчастного. Ничего не меняется, что бы ты не делал. И как только в Дэвидсоне еще находятся силы что-то говорить и делать? — У нас ее никогда и не было. Красивая картинка, а толку? — Притворство, роли, жертвы заговора, все слилось воедино в неполноценном снимке на память. Цирк покалеченных душ, выставивших чернь на посмешище остальным.
Наконец оцепенение проходит. Вот он, мнимый призрак, наконец-то ожил полностью, после лавины перед которой не устоять. Выжил. Отряхнулся. Пошел вперед. В том направлении, в котором незаметно для всех, двигался долгие двенадцать лет. Шаги заполняют внезапно окутанную спокойствием и тишиной комнату. — Я не переживаю, что ты не уйдешь, — Садится напротив, ноги по-турецки, рассматривая знакомые линии. Может и впрямь стоило ей внимательней изучать кучерявую катастрофу? Может, это все лишнее? Признания? Наигранная любовь? Слезы напоказ? Мысли пусты, несмотря на то, что голова проверяет одну истину за другой, в поисках единственной правды. А они, в последнее время, множатся, плодятся, спутывая еще сильней. А куда хуже? И так уже огромный клубок неразберихи. — Что ты так и не останешься. — Голливуд снимает шляпу, Голливуд плачет горьким слезамии. Странное чувство. Некрасивое, симптоматично выскакивающее как визг Касперского.  Подвигается совсем рядом. Рядом, рядом. Так, что ноги прикасаются к поджатым конечностям девушки. Чего беситесь? Это же Мэттью Дэвидсон. Даже в пучине отчаянья этот придурок будет доканывать своих соседей по несчастью тактильными ощущениями. Все равно она уже не скажет чего-то более обидного. Не обольет серной кислотой претензий и агрессии. Хаос внезапно перестал быть олицетворением блондина. Все четко. Размерено. Привычно. Они видели в нем вихрь, сам же Мэттью никогда не изменял единственной форме. Точи, не точи, рубцы вырастут вновь, заменив предшественников. — Я бы сохранил их. Жалко только, что не угодил, — Кончики губ вверх. Вверх сила воли. Вверх поверженный дух. — Знаешь, — Они ведь вместе утонули, верно? Значит, можно вести себя как друзья по несчастью. Авось вынырнут, толкая задницы друг друга. — Я тогда так испугался. Когда мы с тобой возвращались зимой с катка, тебе четырнадцать вроде было, а у меня наконец-то начало выходить смешить тебя, не вызывая дракона, — Улыбка. Смешок. Тихий. Быстрый. Но не хромой и не подбитый. — Смотрю, и начинаю злиться, словно меня укусил кто. Злится, что ты смеешься, как моя сестра, а я тебя смешу, как подкатывающий парень. Я был фееричным идиотом, — Был и остался, не волнуйся, Мэтти. Замолкает, позволяя мимолетному эхо заполнить помещение. Кажется, даже пес исчезнул, наконец-то позволяя побыть наедине двум полутрупам. Он внезапно поднимается. Порывисто, быстро, как делал это без конца. Тянет руку, уверенно смотря в сторону девушки, громко крича «Вставай!», но не произнося ни звука.
Резкая смена кадра. Каминная. Стол. Листок бумаги.

Кадр обратно. Тянет руку. Вставай.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-18 05:09:10)

Рука вопросительно тянется. Требует. Зовет. Словно целая вечность без шанса на ответ. Точка с запятой. Говорят, некоторые писатели неспособны подвести итог в произведении. Не могут найти определенной концовки, и, просто-напросто, оставляют читателю завершить книгу самостоятельно. Казалось, прекрасная перспектива? Столько финалов, что никто и не пожалуется на неправдоподобность рассказа из-за нежеланной последней страницы. Увы. В жизни такие многогранные реальности не выглядели радужно. Не сдаешься, тянешь руку, будто от этого зависит судьба вселенной. Ведь так и есть. Не отреагирует сейчас, велика вероятность, мир рухнет раз и навсегда. И сколько раз можно уверять себя, что на этот раз контрольный выстрел убьет насовсем? Практически получилось. Он практически перестал ощущать что-либо. Восхитительная способность, уметь словом превратить Мэттью в безжизеннный сгусток и моментом вдохнуть в него сил и уверенности. К слову, сейчас последней вовсе не было. Нет, он прекрасно понимал, чего ожидает, однако с каждой выжданной секундой начинал все больше и больше сомневаться в том, что девушка соизволит сделать хоть что-то. Любое движение, только бы не сидела, измучено поджав колени под себя.
Она неожиданно хватается за ноги, а ладонь в миг опускается, оставляя назойливые призывы на лучшее время. В недоумении Мэттью опускает взгляд вниз, пытаясь понять всю суть происходящего. Нет, это создание определенно послано ему небесами, чтобы проверить сознание на предмет прочности и стойкости. Внутри сжимается от смятения и доли какой-то призрачной, не дающей покоя веры в то, что это вовсе не простой жест, не обычная попытка подняться самостоятельно. Из-за напористой хватки, он даже несколько двигается вперед, в попытке поймать равновесие. Кончики губ поднимаются вверх, придавая выражению лица неприкрытую потерянность. Но ведь и впрямь, что делать? Кинуться на помощь? Или навеки застрять в самой что ни на есть нелепой позе во всем мире? Однако, кажется, на этот раз Рона настроена подняться с пола самостоятельно. Какими-то неясными мирозданию движениями темноволосая наконец оказывается в районе его плеч, тесно сжимая в объятиях. Лицо девушки упирается в плечо, заставляя ощущать мелкие покалывания в точке соприкосновения с новой силой. Единожды Мэттью издает тихое кряхтение, когда хрупкой хваткой она умудряется перекрыть всякий кислород. И это словно встать под ниагарский водопад; ее слова сокрушают тяжестью вбивая в землю. На момент, руки сомнительно боятся прикасаться к вжавшемуся в него силуэту. Без отвращения. Скорее с опаской, что фривольное движение в очередной раз приведет к расставанию. Плевать уже. Крепкая стена растет за спиной Роны, незримая ни для кого. Одной ладонью Дэвидсон приглаживает каштановые волосы, сам того не желая, громко вздыхая. Глаза закрываются, дыхание перестает быть порывистым. Колючей щекой мужчина прижимается к макушке. Опять глубокий вдох, нарушающий мертвую тишину. Брови сводит в нарастающих муках. Как же, черт возьми, все болит. Никакой злости, никакой обиды. Будто ни одного режущего слова не звучало эхом в потемках разума. Подобно коту он вновь обтирается щекой о волосы, заставляющие нос предательски чесаться. Сердце не забивается, лишь громогласно отбивает тамбурами по рассудку. Почему сейчас? Почему вдруг вся чувствительность вернулась, заставляя ощущать позывы истерии? Молчит. Долго. Не издавая не звука. Достаточно, чтобы девушка решила, что теперь Мэттью занял места молчуна в их дуэте. Что теперь кучерявый блондин сомневается и колеблется между двумя кондициями. А вы в это верите? Он тщетно борется с подступающими слезами. До конца. Пока повисшее в воздухе клацанье когтей по паркету не сменяется басистым всхлипом. Веки сжимаются до боли, позволяя водной пелене, накрывшей глаза, скатываться по щекам теплым градом печали и легкости. Не получилось быть воплощением спокойствия. Но такой агонии не было еще никогда. Кольцо из рук слабеет, чтобы вновь окрепнуть с очередной волной очищающего спазма. И безмятежность не приходит. Волна за волной, его накрывает лавинами, бросая в жар, заставляя стискивать зубы, не имея возможность прекратить этот слезливый поток. Надо отозваться, но сил нет. Нет ничего кроме пробивающегося сквозь чернь души умиротворения. — Как-нибудь, — Шепот срывается. Опять ни звука не выходит. Лишь попытки ловить воздух приоткрытым ртом. По телу пробегает дрожь от невиданного коктейля чувств. — Как-нибудь уж разберемся. — Еле слышно, неразборчиво бормочет блондин. И как тут разберешь, когда голос ломается от болезненных ощущений. Это не так должно было случиться. Радостней. Легче. Но не выходит. Словно вся когда-либо причиненная боль, сожаления и гнев выливаются одним сплошным потоком. Он даже не знает, что именно она выбрала, но достаточно было единственного движения навстречу, чтобы вновь заставить высвобождать накопившиеся уродства. Он будет братом. Он будет возлюбленным. Он будет кем угодно, только бы иметь возможность стоять так чуть дольше. Но сознание сдает. Хочется упасть тяжелым грузом на пол.
Наверное, лишь Дэвидсон способен одним словом заставить собеседника желать ему смерти или хотя бы отчаянно сдерживать позывы ударить улыбчивую морду. Вот как сейчас. — Мы можем пойти в спальню? — Невинно, не так ли? Потерявшийся в сдерживаемом припадке, он вдруг осознает катастрофическую нелепость, которую выговорил. Боже. Мэттью. Тебе стоило купить разговорник английского, чтобы вся речь не звучало как одно большое приглашение предаться страстям. Ошарашено отстраняясь, он начинает тараторить, будто секунду назад не пытался устроить потоп в квартире. — Господи. Нет. Не в этом смысле. Никогда! — Еще одна глупость, от которой сердце начинает сбивать ритм. Нервы на пределе. Еще немного, и он просто облегчит свои мучения выходом в окно. Жаль четвертый этаж не гарантирует скоропостижной кончины. Вероятно, обойдется переломами конечностей и будет расхлебывать окончание дней в инвалидном кресле. — Нет. Точнее. Как хочешь. Я всегда готов. — Сирена подает истошные звуки к эвакуации мозга, который не слушается, толкая Мэттью на отчаянные попытки выразить простую мысль очевидно. Сокрушенно от дергается назад, кладет руку себе на глаза, параллельно стирая мокрые следы. Вдох. Выдох. Успокоиться не получается, а рука выставлена вперед, умоляя выждать несколько секунд. Разум хрипит в предсмертных судорогах. Это катастрофа. Стихийное бедствие. — Я просто хочу провалиться куда-нибудь, сделав вид, что ты сейчас не стала свидетелем этого кошмара, — Быстро, приглушенно тараторит светловолосый. А он всего-то хотел лечь на кровать, чтобы поговорить, не борясь с позывами рухнуть на пол. Как тогда в спальне, когда после бессонной ночи они мирно смотрели друг на друга. Без пошлости. Без масок. Но Мэттью был бы не Мэттью, если бы смог адекватно вести себя, когда того требует момент. Чувства сбивают. Прийдется отдать должное. Мальчик совсем потерялся. Спасите. Помогите. Иначе скорую.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-20 10:06:46)

Секунду назад боль перехватывала дыхание. Моментом ранее он готов был поклясться, что каждую клетку охватывала агония, конца и края которой не видать. И, быть может, все затаив дыхание ожидали как они выльют всю горечь друг другу, а затем растворившись в раскаяниях наконец откроют сердце. Распахнули. Правда вот, тяжело представить себе воистину драматичный катарсис, когда оба героя лишь отдаленно напоминают серьезных личностей, способных на взрослую игру в отношения. Нет, они бесспорно переступили порог школьного возраста и пережили свои первые разы (каждый в своем неповторимом репертуаре), но это ничего не меняло. Ломкие, боящиеся за сохранность собственных рассудков, изрядно потрепанных последними месяцами. Испуганный взгляд ловит каждое движение девушки, неустанно стараясь просчитать траекторию, по которой в него полетят все тяжелые предметы в доме. Она издает опасное кряхтение. Минуточку.
Вместо пышущей пламенем горгульи Мэттью получает задыхающееся смехом создание. Раз. Брови поднимаются вверх в явном удивлении. Два. Извинения действует на него словно удары сковородой по макушке. Ни-че-го не по-ни-ма-ю. Три. Внезапно ком в горле дает свободно дышать. Вылечила? Если бы. Зато есть шансы не задохнуться по-глупости. Она хочет сбежать, но в последний миг взгляд Дэвидсона улавливает призабавнейшую деталь. Непросто признаваться себе в замеченном. Его рот раскрывается раньше, чем блондин способен выдавить из себя хотя бы писк, а лоб покрывается выработанными со временем морщинками ошеломления. Нет. Это очевидно. Он видел то, что видел. — Не настолько всегда! — Провожая стыдливо сбегающий взор, провозглашает кучерявый на весь дом. Нет, бесспорно, нельзя отрицать, что в любое время суток при отсутствии эмоциональных потрясений и криков на ультразвуке, Дэвидсон бы несомненно принял предложение извращенной фантазии. Но не сейчас же! Или вы полагаете, что у него склонность возбуждаться от обвинений и поведения «госпожа-слуга»? Или слезы способствуют мужскому началу? Стоило обсудить, но Рона не позволила ликованию продолжаться. Что-что, а вызвать улыбку на его бесстыжей морде она сумела. Да какую улыбку. Такие моменты стоят того, чтобы светиться словно одинокий фонарь в ночи.
Он делает усилие, более не упоминая об эксцессе. Иначе самолично пойдет выпьет валерьянки, дабы прекратить бесконечный поток несуразицы и белиберды. Силуэт мелькает где-то в коридоре. А нет. Бдительное деревце (видимо, почуявшее соперницу) прилетает несчастной прямо в лицо. Увы, наш герой успевает только дернуться в сторону девушки, выразив искреннее желание спасти, но пропускает столкновение родных душ. — Боже, ты как? — Резкой фразой окликает темноволосую, но та словно не желая остановиться и перевести дух от полученной травмы, рвется вперед, оставляя растерявшегося Мэттью позади. — Осторожней, ты нужна мне еще живой. — Виновато сведя брови, он поворачивает следом. И почему от каждого предложения разум отчаянно отмахивается, видя неприкрытый намек? Некрофилией не страдаем. И читайте как вам вздумается.
Сглатывая позывы умереть и не встать, Дэвидсон спешит рассмотреть атакованный его квартирой участок, разворачивая темноволосую за ладонь. Опять удар током. Глаза нервно сканируют ушиб. Покраснение. Может даже синяк. Но мысли улетают в сторону теплых пальцев, которые он спешит отпустить, аккуратно дотрагиваясь до лба. Тревожный вид. — Я облеплю подушками всю квартиру. — Тяжко выдыхая, негромко сообщает Мэттью. Взгляд замирает где-то в районе губ, но совесть моментом вскрикивает подобно истеричной дамочке, требующей романтики и конфет. «И о чем ты, черт возьми, думаешь!?» Ни о чем. Пустая голова. Безмозглая, ко всему прочему. И как Рону угораздило влюбиться в самого неловкого и неуклюжего индивида, когда ему в голову били выношенные годами чувства? Только и мог, что пожимать плечами и на выдохе выпаливать все ее достоинства, скандируя любовные признания. Господь бог. Она определенно решила порешать его изувеченные извилины.
— Их тут две, кстати. — Нелепо закусывая губу, он морщит нос и прикрывает веки, ощущая всю нескладность произнесенного. — Выбирай, какую хочешь. — И миллиард язвительных окончаний в момент прилетают в голову. Хотя, в его мыслях они скорее назойливые и неуместные... И заставляют здравый смысл истошно вопить. Лишь автору дозволено зычно хохотать, издеваясь над горе-Ромео. Мэттью ведь и впрямь оказался сплошным горем. Надо срочно что-то предпринять иначе ситуация грозиться выйти из под контроля и превратить серое вещество в сгусток черного пепла от пожара в голове. Собирается с силами. Храбрится. Делает шаг вперед, желая обогнуть страдалицу, чтобы упасть на кровать, но спотыкается из-за недвусмысленного вопроса. Где-то мы это уже видели? Сознание посылает вой сирены, на который тело моментом реагирует, поймав равновесие в миллиметре от катастрофы. И вот опять. Близко-близко, но Дэвидсон слишком поглощен спасительной операцией вечера, чтобы воспользоваться ситуацией. — Нет. Нет. В этот раз ты не пострадаешь. — Выпрямляясь из вычурной позы ласточки, выпаливает блондин. Парочка дыхательных упражнений. Он подходит к лежбищу с левой стороны, садясь на край, а затем и вовсе падая на спину. — Мы... Можем поговорить. Разговор, да? — И он наимилейшим образом улыбаясь, хлопает по месту рядом, не сразу осознавая весь Армагедон ожидающий после такого маньяческого поведения. Но это же было не пошло! Рыдает разум. Увы. Только в понимании кучерявого. Уровень неловкости нагревает все помещение до красной отметки. Эвакуация, ей богу. Лишь ей под силу сохранить жизни двум несчастным. Почему-то упасть от бессилия уже не хочется. И просто пялиться в потолок не хочется. Ничего, черт возьми, не хочется. Кроме Беретты у виска или этой дамы. Без дополнительных пояснений. Хватит с нее и близости на постели. Мы же за романтику.

Мерцающий огонек рассудка прощально вспыхивает, чтобы побеждено отступить. Мягкое покрывало губительно обволакивает ватное тело, и лишь размеренные удары сердца по вискам заставляют сознание функционировать на автопилоте. Взгляд в потолок, чтобы отогнать мысли. Тяжело прикидываться, будто ты один в комнате, когда слух улавливает каждое шуршание исходящее от хрупкой фигуры, являющейся причиной отказа привычного набора функций. Дыхание Роны достаточно громкое, чтобы его было возможно услышать. Неужели не только несчастный кучеряшка чувствует нагнетающее обстановку напряжение?
Вопрос повисает в воздухе, словно темноволосая пыталась выяснить раздеваться сейчас или у них еще не закончилась прелюдия длинной в двенацдать лет. Язык не поворачивается. Любой ответ представляется пошло. Думается, что такого  в скромном «да» или «как пожелаешь»? Ничего, собственно, если голова не приукрашивает примитивную фразу «Не видишь, я готов?» или «Тебе выбирать убивать во мне романтика, аль оставить в живых.», такие дела, понимаете? Место соприкосновения отчетливо ощущается бедром. Ни о какой реакции на простейшую дилемму и речи быть не может. Тем более теперь, когда разум сотрясается в предсмертных конвульсиях. Стоит заметить, какими необычайно удивительными способностями обладала девушка. Секунда. Все живы. Миг. И Мэттью дергает ногой вперед от нервного импульса и молниеносной боли, пульсирующей на месте столкновения каблука-убийцы и без того бездыханного тельца. Подскакивая вперед, он призимляется на локти, лишь поморщив нос от сковавшего колено спазма. — Нет. Все порядке. — Съедая все звуки в одно неясное миру слово, сообщает блондин. — Не беспокойся. — Не менее резко тараторит он. Покалывания отступают на задний план, позволяя выдавить улыбку. Если ей в голову прийдет предложить спасать ушибленное место льдом прямо сейчас, не задумываясь, Дэвидсон повесится в этот радужно-неловкий вечер.
Испуганное лицо Роны вызывает неподдельное умиление и желание немедленно успокоить переволновавшееся создание. Печально, что нервы сдадут скорее у Мэттью, ведь спустя мгновение, болезненный слоник летит на него, запутавшись в двух шагах. Каким-то чудом пикирование сглажено подставленными руками. Правда от железной хватки за пострадавшую часть ноги светловолосый невольно издает тихое «ой», выражающее все страдания мира. Опять подскакивает, что способствует последующим катастрофическим событиям. Из-за потерянного равновесия, девица шмякается на него. Ох, если бы она просто попала носом в грудь. От очередного удара Дэвидсон валится на спину, ощущая всепоглощающее жжение. Эпицентр вам и так известен. Взрыв. Чернобыль перенесся в штат Массачусетс удачными попытками шатенки заставить лицо Мэтти покрыться багровым румянцем. Что же. После долгих и мучительных лет знакомства, она совершила невероятное. Самый бесстыжий организм во вселенной принимает дозу красных щек, истерично заглатывая воздух в легкие. Скорую, умоляю, скорую. Все ее движения, словно направлены вызвать сердечный приступ. Но, как говорится, самое интересное всегда приберегают на конец. Тяжелое, горячее дыхание как никогда ощущается всеми клеточками тела. «Прекрати.» Голос в голове звучит отчаянно, выдавая сполна старание не сдаваться, оставаясь в более-менее приемлемой кондиции. Конечно. Если это вообще реально, находясь с переносным Армагедоном.
Прикрытые от желания сгореть заживо глаза моментально раскрываются, в ужасе уставляясь в белое пятно нависающее над головой. Чертова ладонь. Рона, твою мать! Из всех возможных передвижений руками по телу горемычного, она выбирает самое губительное. — Ру, — Погибающе, еле слышно, тянет испуская последний вздох Мэттью. Пальцы сжимают покрывало, хватаясь за последнюю надежду просто не отключиться от забивающегося в конвульсиях сердца. Он готов поклясться, что ощущения, подобно многострадальный орган рвется наружу через ребра и кожу. Однако она продолжает измываться. Влепляясь, что есть сил, в живот. Моторчик колотится, а мысли страдальчески пропадают. Не о чем здесь думать. Просто тихо и чинно погибать от проворачиваемых актов с тушкой блондина.
Но каждому кошмару есть окончание. И только нам решать, выдержит ли разум наплыв эмоций и чувств или же мы трагически окончим бренное существование в стенах лечебницы для душевнобольных. Здесь однозначного ответа дать было невозможно. Внезапно теплый воздух, выдыхаемый прямиком в синие ворсинки, обдает горячим потоком кожу, распространяясь мурашками по ногам и шее. Кажется, если присмотреться, можно заметить как низ щек покрыт мелкими пупырышками от ужаса наяву. Хотя, вряд ли это можно величать воистину жутью. Все относительно. Смотря с какой стороны взглянуть, так сказать. Поцелуй. Могу заверить, теперь готов. И попытки спрятать проклятую конечность под свитер уже не действуют электрошоком. Тело медленно, но верно адаптировалось к стрессам, решительно принимая их открытой грудью, выставленной вперед. Стремительным движением Дэвидсон безмолвно нарастает над темноволосой, заставляя ее присесть на колени. Смятение. Потерянный взгляд. Не сводя взора с двух тускло-зеленых пятен, въедающихся в подкорку мозга, довольно нескорым движением тянется к первому ботинку. Стук. Падает на пол оглушая. Затем вновь подается вперед, уже другой рукой снимая лишнюю обувь. Прошу заметить, что после каждого полунагиба он практически врезается в лицо девушке. Не целует. Просто-напросто прожигает взглядом, не нарочно отыгрываясь за причиненные неудобства. Открывает рот, желая что-то сказать, но фраза тонет в глубинах разума, так и не родившись. Тишина повисает в четырех стенах. Удивительное обстоятельство. Рона, кажется, по воле вселенной зашла именно в эту комнату, в которой Дэвидсон коротал последние несколько дней. Поднимает руку вверх, выставляя ее словно барьер между ними. Щелбан. Увы, он не направлен в лоб девице, хотя темные желания автора то и дело просят мести за этот спектакль. Головной убор, подчиняясь, летит в сторону, заставляя несколько волос сбиться из ровной прически. Теперь как надо. Теперь можно остановиться лишать девушку атрибутов наряда. Убирает непослушную прядь с лица, опуская глаза на щеки, скулы, а затем и губы. Пока нет. Глубоким вдохом успокаивает сердечный ритм. — Ты уж извини за самоуправство, — Шепотом произносит светловолосый, пуская улыбку на лицо. Стремится предотвратить грозные удары по щекам. Хватило сполна уже. Еле слышный смешок. Она заставила его краснеть, черт возьми. И, похоже, приступ отчаянно-красного румянца сходит на нет только сейчас. Что ж, надеюсь, шатенка вдоволь насладилась триумфом, потому что Дэвидсон предпочитает платить по долгам в таких ситуациях. Остается уповать, что потеря всякого стыда в один миг не закончится чьим-либо изодранным в клочья трупом. Вы же понимаете, что, когда дело касается агрессии и смертоубийства, то Мэттью с этим совершенно не ладит?
Тянется вперед, но в последний момент не прикасается к губам. Намеренный выдох в сторону ранее оголенной продуманным движением шеи. Горячо, дорогуша? Все верно. Мучайся, как мучился блондин. Но на этом получение удовольствия не закончено. Губами прикасается к теплой коже. Раз. Два. Три. Несколько раз целует, отклоняясь, в момент, когда ямочки появляются на наглой морде. Взглядом вновь на лицо девушки. Вердикт: помешательство и бьющие в мозг чувства. Разве что веником отбиваться. — Я оценил насколько тебя расстроил удар по колену. Но, правда, не стоит, — Гореть ему в аду за такие слова. Ухмылка. Это все вспышки произошедшего копошения в районе бедер. Боги, спасите глупую душонку.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-23 15:43:52)

Почему Рона? Так называемая большинством, серая мышка технического факультета? К слову, Мэттью никогда не видел это вычурной серости, которой все бездарно третировали девушку. Люди ведь имеют свойство оказываться слепыми. Он это прекрасно знал. Скажем, ощущая на собственной шкуре упреки в лицемерии, донжуанстве и напыщенном бесстыдстве. Но речь не идет о кучерявом катаклизме в жизни темноволосой. Мы поговорим непосредственно о ней.
В конечном итоге, даже Дэвидсон оказался незрячим. По иным причинам, но этот грех с него не списать, и, велика вероятность, расплачиваться прийдется долгие годы, если не всю жизнь. Но в одном он не усомнился ни разу. Эта девушка была обладательницей нескончаемого запаса внутренней силы. К чему все эти подколы? Поползновения на личное пространство и неуместные шутки? Нельзя отнять, что это было важной составляющей личности Мэттью. Однако он не был настолько пропащим, чтобы не иметь воли сдерживать позывы надоедливого нутра. Ждал, неустанно надеялся, что наконец увидит стихийное бедствие, которое девица сдерживала все это время. Искры бросались в глаза, но пламя лениво медлило. И вот оно оборачивается трагедией. Комната обретает алый окрас. Так ли он представлял себе сокрытое под семью замками? Играл в подачки, которые она безукоризненно отбивала раз за разом. И вот очередной ответный удар, открывающий последнюю заветную дверцу. Справишься, мальчик?
Тело напрягается, ощущая каждое прикосновение, беспрекословно реагируя мурашками, жаром и сбитым дыханием. Все в один раз. Некогда он предполагал, что всепоглощающая боль - невыносимое мучение, хуже которого придумать нечего. Опрометчиво. Темноволосое с виду невинно-отсталое создание, оказывается, воплощением всех страданий и истерзанных сердец. Отчетливо чувствует как ткань на джинсах сжимается. Вечно она пытается разорвать его одежду. Привычно-обжигающе. Примерно так. Моторчик замирает, когда взгляды пересекаются. Словно испуганный заяц, вкопанный в землю, ловит ее движения. На этот раз это не напоминает нелепые краткие поцелуи по всему лицу. Этого и стоило ожидать, когда заботливо разливал бензин по комнате, а затем раскидывал спички, зычно смеясь. Рука тянется к волосам. Внутрь. Перебирает, притягивая ближе и ближе. Ах, если бы доля подозрения закралась в голову, он бы не отдавался сполна ощущениям. Но кто знал, что выпущенный наружу внутренний стержень обнаружится самой тяжелой подачей за историю их премилой игры.
Слова действуют отрезвляющим ударом воды в лицо. Нехотя он открывает глаза. Смертельная близость, со стороны выглядящая как недопоцелуй. От недоумения он щурит взгляд, вслушиваясь в каждый звук. Тяжко, девочка, ой как тяжко слушать тебя, когда мысли покинули раненое сознание. — Все зависит от значения, которое ты придаешь нашему разговору. — Неизменно тихо, позволяя пропустить негромкий смешок после сказанного. Хватка девушки ослабевает, жаль только, руки Роны не дают передышки. На место. Еле вздрагивает. Может хватит этой близости, а то пелена безрассудства крепко окутала потемки души? — Все зависит от того, кто будет раздеваться. — На выдохе. Приторные нотки проскальзывают в интонациях. Глаза нервно бегают по контурам лица, а рука ложится на правую ногу, поджатую под себя из-за резких движений мужчины. Необъяснимое ошеломление повисает в его безмолвии. Так он никогда не чувствовал. Яркими вспышками, схватками в легких и сердце. Девочка, кажется, легким движением мизинца надломила рассудок. Рона, ну какая ты серая мышка, когда несчастный еле дышит от твоего премилого лепета?
Теплое дыхание оставляет пожары в местах, куда касаются едкие выдохи. Наконец руки уже не служат опорой, не прикасаются к ней редкими уступками желаниям. Притягивают ближе, несколько сжимая пальцы по платью на спине. Нет, Мэттью не стремился разорвать ткань. В конечном итоге, запасной резервуар разума напоминал о неготовности причинять боль из-за вспышек в грудной клетке. Опять губами по шее, теперь уже игнорируя осторожность. — Я тебя слушаю. Не беспокойся. — Бесстыдное нарушение его личного пространства руками под свитер заставляет немедленно остановиться, тяжело выдыхая. И кто еще здесь воистину мучитель? Возвращается на исходную позицию, не отрываясь от ликующей физиономии. Думаете не видно? Увольте. Она святилась подобно фейерверку в ночном небе. Боролась сама с собой, но ослепляла триумфом. Ничего-ничего. Он покорно дрожит, замирает и сдерживает дыхание из-за хаотичных идей, заполняющих голову. Стоит радоваться успехам, пока крючок «сдерживай себя, потому что она твоя сестра» не слетит ко всем чертям. Увы. До сих пор проклятый держался из-за наработанных годами рефлексов. Непросто привыкать к возможности прикасаться, не ожидая потока ругани и желчи. Целовать, не опасаясь лишних секунд интимности или неуместного напора. Наконец перестать контролировать каждую мысль, каждое движение, чтобы не выдать себя сполна. Такое уже было. На кухне. Когда колени побеждено коснулись пола, а безмолвные мольбы словно срослись с личиной. Однако теперь это не чернеющее нутро и боль без конца и края. Нежное чувство, господа, обернувшееся неслабым пламенем. Никогда он не был еще настолько открыт и уязвим как сейчас. Даже когда преподносил сердце на блюдечке.
Щелк. Неслышный звук становится оглушающим Мэттью выстрелом. Конец пришел их нескладному спектаклю. Ни о каком родстве тут и речи не может быть. Опускается ниже? Молниеносным движением сдирает с себя свитер. Зачем он нужен? В сторону. Неотрывно смотрит, ухмыляясь, ожидая ответной реакции. «Ты не представляешь насколько тяжело.» Усмиряет сердцебиение уже в который раз. Просто чтобы иметь возможность донести мысль. Хотя бы попытаться произнести. — Я обратил внимание, что он тебе мешал. — Шепча в губы, произносит блондин. Безобидное оправдание своему поступку. Отзеркаливает ее поведение, завершая наглость поцелуем. Метод кнута и пряника в действии, не находите? И пусть вы будете считать, что такие фривольности Дэвидсону не впервые. Ошибайтесь сколько влезет. В конце концов, светловолосый всегда становился жертвой предубеждений, основанных на личных впечатлениях. Тяжело быть слезливым романтиком, когда внутри природный катаклизм. Сжигают нутро, а когда начинает потухать, вновь подкладывают бревнышек и заливают горючим. Вовсе не больно. Признаться честно, такие увечья он готов терпеть до сердечного приступа. А он не за горами, с такими успехами.
Едкая улыбка заставляет ухмыльнуться. Самое время переходить из режима защиты в непробиваемую атаку. Несчастное хрупкое тельце. Она вряд ли ожидала такого завершения истерии, которая пронзила всю квартиру. Мэттью умел выжидать шторм. И это, поверьте, всегда стоило происходящего на уже разрушенном пейзаже. Крепко сцепляет руки под девушкой, резко поднимается, разворачивается, меняясь местами. Знакомая сцена не находите? Два силуэта. Женский побеждено лежит на холодном полу (к счастью, на этот раз местоположение сменилось, обратившись мягким матрасом), мужской же требовательно нависает над исстрадавшейся тушкой. Правда в этот раз никто пасовать не будет. Нога уверенно упирается в промежуток между конечностями Роны. Я же говорил. Словно списано с фотографии. Опускается вниз, приостанавливаясь. Оценивает масштабы бедствия. Необратимы и катастрофичны. Ничего не поделать, не следовало, все же, звать на разговор в спальню. Хотя, опять же, относительность данного предположения зашкаливает. Легкая улыбка. Без издевок и намеренных колких фразочек. Целует. Сначала в губы, затем в щеку и шею. Сердце тарабанит, что есть сил. Румянец вновь выступает смутной волной. Не смущение. Настоящий жар, будто вовсе не скидывал с себя свитера. Неожиданно в поле зрения попадает глупая побрякушка, которой он в очередной раз обременил девушку. Что-то екает и нескончаемая напыщенная игра сходит на нет. Потому что как бы это весело не было, — Я люблю тебя. — Без ломких звуков, пусть и приглушенно. И он не устанет повторять это. Каждое утро. Каждый день. Просто, потому что, пожалуй, впервые за все время не чувствует дыры в груди. Живой. Наконец-то живой.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-23 15:47:41)

Опрометчиво было полагать, что Дэвидсон вновь вернется уповать на свою джентльменскую личину, наполненную сомнениями и невыносимой вежливостью. Да, он имел свойство пасовать, когда реальность издевательски искажалась, не давая снять с глаз пелену эмоций. Они нередко затмевали сознание, а итог представал крайне плачевным. Он не находил ничего лучше, как слышать очевидное, выполнять недвусмысленные просьбы, запирая свои желания под семь замков. Легче ли? Могло показаться, что следовать пути настоящего труса - простое решение. К несчастью, когда душевные стремления к корень расходились с требуемыми поступками, побеги давались со стиснутой челюстью и приступами боли в кулаках. Хотя кого это волнует сейчас? Он никогда не мог видеть сквозь её яростные возгласы, толчки в грудь и затяжное молчание. Привык принимать её за чистую монету, в надежде на искренность. Эгоистично, ничего не скажешь. Врал, ожидая чистосердечности в ответ. В конечном итоге, эти двое с лихвой заслужили общество друг друга.
Нет больше размытых очертаний, неясных представлений и спутанных мыслей. Хотя последние все же остались, разве что в ином амплуа. Реакции отныне - не выжатая злость и не старание заткнуть свои чувства, чтобы никто не добрался. Необъяснимо, но факт. Он видит ее насквозь впервые за столько лет. Не требуется слов, к их отсутствию Мэттью привык издавна. Когда действия говорят сами за себя, грешно убиваться, что молчание повисает после каждой его фразы. Прикрывает глаза, чтобы справиться с очередной удушающей лавиной. Непросто бороться с отчетливой просьбой разума разорвать неуместное платье. Кому оно нужно? Вероятно, вы попрекаете его за излишнюю пошлость и дохлых бабочек романтика. Увольте. Довольно видеть все в черно-белых тонах. Любовь проявляется не только в букетах под дверью и серенад в лунную ночь. Не молчи они столько времени, возможно, все началось бы именно ломко. Они бы стали сборником клише начальной стадии. А теперь? Горят, поджигая все вокруг без разбору. Воздух кончается. Еще бы. Тяжело продохнуть, когда в голове сплошная дымчатая пелена.
Попытка что-то сказать? Воспротивится или попросить повременить? Имя растворяется в сбивчивых вдохах, выдохах ровно так же, как и было произнесено. Стоит ли узнавать, что именно потонуло в тихом крике о помощи? Пропускает. Просто-напросто не может сосредоточить внимание на каком-либо решении. Не то время, не то место, если выражаться примитивным языком. Прийдется отбиваться, в случае, если это и впрямь была мольба немедленно прекратить. Моторчик трясется, отказывает, а затем снова подает признаки жизни измываясь над телом. Совершенно не поведение безжизненной древесины. Ей богу, каждое движение, каждый вздох отравляет рассудок, заставляя отвечать, тянуть ближе, хватать воздух. Голова становится неподъемно-тяжелой. Нет, это не позывы упасть на подушку, отпустив реальность. Хочется прекратить контролировать мысли. Крючок спущен, но это не мешает толике сомнения тормозить его. Может слишком рано? Может лучше сходить в ресторан и томно смотреть на объект воздыхания? Будет еще время. А сейчас - плевать. На библейские заповеди, поведение святоши и воспеваемые правила пяти свиданий. Я уже множество раз говорил, что Мэттью окончит свое бренное существование в аду, чего уж медлить? Жаль, правда, и Рону за собой тянет. Будем надеяться, что у этой девочки весомые оправдания на счет бездействия и отсутствия сопротивления.
В миг сознание выдает уродливую картинку. Не вовремя, совсем не вовремя. В память врезается до скрежета в зубах аккуратно составленный список. Это злит, заставляет закипать еще сильнее, будто об него и без этого нельзя обжечься. И почему, черт возьми, это лицо всплывает роком перед глазами, несмотря на отсутствие напоминаний? Видимо, она и есть сплошное «назад в прошлое». Пальцы крепко сжимают покрывало, в момент, когда он намеренно убивает мысли в зародыше, в очередной раз прикасаясь к губам. Привычно? Нет. В центре живота целый ураган, который люди привыкли величать бабочками. Непростое сравнение, когда трясет изнутри. Прижимается сильнее, отчего зрачки моментально сужаются. Взгляд пьяно ловит изменения и микроэмоции. Чертит по телу губами. От шеи ниже к ключице, натыкаясь на колкую ткань. И кто придумал носить одежду дома? Удерживая равновесие правой рукой, стягивает серый рукав свободной конечностью, целуя в плечо. Замирает, сосредоточив обоняние. Знакомый кисловатый запах, однако ранее он мог ощущать его лишь утыкаясь носом в волосы, либо улавливая шлейф, тянувшийся из ванной комнаты, когда девушка суетилась на учебу. Смешиваясь с кожей он слышится теплее. Непривычные мелочи, вынуждающие осмыслить насколько далеки они были раньше. Даже сейчас, казалось, куда уж ближе? А ведь можно и ближе. Скинуть последние стены из ткани, напрочь забыв трагедии прошлого. Нерасторопно они стираются с искалеченной души с всяким новым прикосновением.
Черт. Черт, черт, черт. Горло сжимается, перекрывая ход воздуху, когда неожиданно робкое создание ведет себя худо-бедно неестественно. Нет, неверно. Скорее вопиюще непривычно. Рефлекторно он опускается ближе, под нажимом тонкой руки. Это чистой воды издевательство над здравым смыслом и мыслительными способностями. Все отключается напрочь, а Мэттью увесистым грузом валится на хрупкое тельце, придерживая себя настолько, чтобы темноволосой хватало кислорода. Думаете, она не может сотворить чего-то разрушительней, чтобы напрочь снести крышу несчастному мальчишке? Не тешитесь, ради Бога, это же Рона Дэвидсон. Кладезь ошеломлений и неожиданных поворотов. Вечно врывается в душу, оставляет там погром, а затем нежно целует ушибленный палец, заглаживая вину. Увы, здесь не помогут шептания на ухо и слезливые «прошу, прости». Девица просто-напросто устроила настоящую варфоломеевскую ночь на миниатюрной площади разума светловолосого. Потерянный взгляд из-за отчетливого давления в районе джинс. Попытка раздеть или случайность? Хриплый голос разбивает поток несуразных предположений в момент. Осознать сказанное получается не сразу. Сосредотачивается, глубоко вдыхает, насильно вытаскивая откинувшие коньки и придавленные роялем функции мозга. Пожалуй, последней отрезвляющей ноткой оказывается неприкрытый всхлип. А затем второй, третий, четвертый. Будто Рона мягкая игрушка, поднимает девушку за собой, подгибая колени. Ничего удивительно. Привычные движения в разброс катаклизма по имени Мэттью. И вот они вновь в исходной позе дама сверху. Правда, маленький нюанс мешает выпрямить спину. Стоило подумать, прежде чем затрогать его до смерти своими мягкими, теплыми руками. — Ну куда, — Произносит на выдохе, беря в ладони заплаканное лицо. Она когда-нибудь прекратит вызывать в нем бурю эмоций идущую от отключения системы до неприкрытого волнения, которое, к слову, вновь подступает. — Куда я денусь от тебя, Ру? — Пусть немного сбивчиво, пусть не по-книжному громко, но Дэвидсону некуда было бежать. Да и не было причин. Какой идиот поставит крест на собственном счастье, которое за последние недели казалось фантомной мечтой, не имевшей надежд на воплощение в реальность? В каком-то смысле это поразительно. Веришь ли ты, Мэтти, что такой балбес как ты, оказывается, жизненно-важен причине спазмов в сердце? Мог ли ты представить себе, что фантастический сюжет сойдет со страниц затертой до дыр книги? Прикрывает веки, вдыхает, чтобы вновь взглянуть в заплаканные глаза. — Я ведь, — Сверлит ее колени, стараясь найти в себе силы говорить. Чертовы чувства, вечно заставляют походить на придурка, неспособного связать несколько слов. — Окончательно и бесповоротно влюблен в тебя с, — Смешок. Это было презабавно, сколько лет вынашивал Дэвидсон привязанность, сокрытую натянутыми улыбками и стальной выдержкой. — Шестнадцати лет. Некуда мне спасаться от самого себя, ты уж прости меня, — Закусывает губу, не отрывая взора. Щемит в районе груди. И чем он заслужил это? Тянется вперед, с примечательной силой притягивая страдалицу к себе. Рона, Рона, что же ты мучаешь его? Ладони ложатся на колени, настойчиво поднимаясь наверх. Бам. Бам. Бам. Кажется стук забитого органа можно отчетливо расслышать, если не обращать внимания на слышимые проблемы с дыханием у обоих. Не разнимая поцелуя, дальше, дальше. Смыкает объятия где-то в районе поясницы, вероятно, задрав ко всем чертям ненавистное платье. Да, с гордостью можно провозгласить абсолютную потерю всякой осторожности, совести и праведности. Ни-чер-та в нем святого нет. Но это было бы слишком легко, если бы Мэттью завершил порыв бесстыдства на выигранном прикосновении к голой коже. Разнимая губы, упирается лбом в девушку. Вдох. Выдох. Ты сможешь, дорогуша, я верю. Ты выживешь после следующих слов. — Ты не представляешь, — Шепотом, борясь с собственной, так называемой, темной стороной, неразборчиво говорит светловолосый. — Как оно меня бесит. — Все правильно вы поняли. Этот проклятый кусок ткани, который, стоит заметить, прекрасно смотрелся на Роне, был самым лишним атрибутом, который можно было представить, при данных обстоятельствах. Кто-то же должен был произнести горькую правду? Разговор совсем не заладился с первого шага по направлению к спальне. В следующий раз, обязательно останутся на кухне. Хотя, иногда мне кажется, что перед этим блондином преградой не станет даже общественное место. Жаль только за столь похабные мысли недолго получить сумкой в лоб. Но это ведь далекое будущее, которое, если честно, меньше всего волновало в нынешнюю секунду.

Отредактировано Matthew Davidson (2014-01-24 05:58:54)

Что-то в нем было от верующих-фанатиков, способных спалить целые города из-за искренней надежды на праведность выбранного пути. С таким рьяным отчаяньем он боролся за их отдаление, а затем, словно покрестившись в иную религию, Мэттью с неизменными порывами доказывал святость и непорочность чувств, что таились в душе долгий период. Тяжелые времена, радикальные меры. Напорствовал (в своем искаженно-извращенном представлении) он так же настойчиво, как удирал на первый самолет в Сиэттл. Но теперь, после многолетних изощренных пыток вроде выдирания души наживую, без анестезии и обещаний о стопроцентном выживании, тяжело верилось в то, что подвоха не случится. Не пугается. Смиренно ожидает, когда девушка примет злосчастное решение. Иначе это был бы не Мэттью. Господин благоразумие и осторожность, когда речь заходит об отношениях с осколочной гранатой. Безобидная побрякушка, пока вам не прийдет в голову срывать кольцо, не позаботившись об укрытии. А в итоге? Либо бросаться пластом, спасая остальных, либо надеяться на чудо-спасение. Увы, разорванные клочки нутра девицы всегда попадали прямо в цель. И как до него до сих пор не дошло, что взрыв происходил именно по причине дотошного трепета?
Реакции кричат об обратном. Не забитая в угол девочка, не испуганный зайчонок. Куда подевалась неспешная, отличная от серой массы кудахчущих созданий, привычная рассудку Рона Дэвидсон? Без доли сомнений могу уверить, что даже будучи в состоянии затяжной спячки, она парой фраз могла потревожить здравость мышления блондина. Но теперь... Это смертельное помутнение, которое растет подобно геометрической прогрессии. Гнется от прикосновений? Тем лучше, ведь не возразить помешанному - подписать смертный приговор: передозировка тактильными ощущениями. Тяжело будет осознавать, что своими собственными руками свел в могилу единственную и неповторимую. Вероятно, вы бы были в замешательстве. Вроде достойная кончина, а плакать хочется.
Думал ли он о других? О тех самых, которые являлись причиной неприглядной злости и горечи поперек горла? Было бы опрометчиво уверять, что Мэттью не пытался выглядеть истину, найти доказательство одиночного раза или же множественных попыток. Сказать по правде, хватило бы и одиножды. Да, черт возьми, кто он, чтобы надеяться быть хотя бы вторым? Велика вероятность, они вернутся к этой мысли. Позже. Намного позже. Однако избежать этого разговора не получится. И он не будет лгать, уверяя, что ждал и верил. В начале, возможно. Тем не менее с каждым сорванном листике на календаре излишки человеческих фантазий угасали в нем, давая место трезвому расчету. Глупый, совершенно бестолковый. Мольбы мироздания были услышаны спустя семь громких падений в один и тот же колодец, и четыре месяца беспробудной нервотрепки.
Балансирует где-то между желанием прекратить мучительное ожидание и безмолвием. Когда жаждешь чего-то до осточертения, в конечном итоге, медленный и невыносимый процесс окрашивается в прелестные краски, какими разрушительными бы не были последствия испытаний терпения. Я сбился со счету, сколько тяжелых вздохов разнеслось по комнате за последние пять минут. Но, к сожалению, организм не привык отмерять определенное количество. Он лишь чинно принимает очередной разряд электричества, отдаваясь по всему телу нежелательными импульсами. Мурашки, дрожь, сжимающиеся пальцы и попытки не совершить поспешных действий. А главное, не сломать бедняжку пополам от одолевающего разум жара. Да, все верно вы поняли. Мозги варятся не первую секунду, и вот-вот таймер безбожно щелкнет, объявляя о капитуляции мыслительных процессов. Хотя, наблюдая за Дэвидсоном в данной кондиции, в голову закрадываются сомнения, что мужчина все еще способен на осознание чего-либо. Очень-очень вряд ли.
Видит вселенная, потеряла страх и осторожность самая неприступная крепость Бостона. Вновь говорит. Издевается? По новой цепляется за реальность, выползая из далекого забытья. Еще немного и трос порвется, а все, что девушка говорит, останется потерянными в пространстве словами. Ей богу, Ру умела найти время для задушевных разговоров. Зато обещание выполнено. У них, черт подери, возникает самый что ни на есть диалог между умалишенным и камикадзе. Роли распределяйте самостоятельно, слишком уж сценка неоднозначна. — Я ведь и подумать не мог, что тебя раздражают благие намерения. — Стоило уточнить с самого начала. Не то, чтобы Мэттью внезапно набросился на несчастную, словно съехавший с катушек моряк дальнего плавания. Но можно было бы избежать томных взглядов и экзистенциальных вопросов на тему: снять или не снять? Гамлет плачет в сторонке, право слово. А старательно созданный образ Роны начал обрастать новыми деталями, о которых не было известно, велика вероятность, никому. Руки тянутся выше, к лопаткам, задирая заднюю часть платья. Везде замешан хитрый план, не стоит недоумевать. Ах, жаль, что ему не пришло в голову обделать стены зеркалами, потому что спереди одеяние бессердечно наваливалось, не желая открывать ни миллиметра выше половины бедра. Отражение могло бы быть приятным бонусом.
И тут Армагедон наступает. Ожидаемым исходом были бы приставучие пошлости от Мэттью, слушая которые, захотелось бы избить его или сделать вид, что ничего дурного сейчас сказано не было. Но мир, будто запрограммирован ошеломлять внезапными переворотами, заставляющими ронять челюсти на землю. Однако, подобно вбитому туго гвоздями, Дэвидсон держится, вслушиваясь в каждое слово. Запоминает. Забыли, кто здесь адвокат? Все что вы скажите... Конец, полагаю, озвучивать не надо.
Упирается носом в шею. Воздуха, воздуха. Опрометчивое решение, ведь знакомый запах с новой силой ударяет по сознанию, которое плавно перестает существовать как понятие для светловолосого. Все в полумраке, покрыто плотной дымкой. Такого катарсиса мы не ждали. Бесчеловечно рука опускается все ниже и ниже, смешивая тянущее ощущение с шепотом, бьющим по вискам. Вы, дорогая, самая что ни на есть, извращенка, хочу заметить. — Я могу и отодвинуться. — По дулом пистолета, а так... Конечно! С удовольствием! — Не хотелось бы пятнать образ. — Помните о заблаговременно положенных на лопатки руках? Отвлекая приторной, приглушенной речью, Мэттью провернул воистину прекрасное. Пальцы смыкаются, потянув застежки друг на друга. Что происходит? Разрешение снять платье было воспринято крайне обширно. Поэтому вслед за серым неподходящим куском ткани последовал лифчик. Все честно. Он ведь сидит с оголенной грудью.
Передышка? Хватило с нас. Обратно в горизонтальное положение. Не спрашивать же разрешения каждый раз, когда голова предлагает очередное развитие событий. Приходится переходить от одного действия к другому, в попытках избежать долгой паузы, которая заставит зависнуть запоминая каждый контур тела. Чертит линии губами. От ямочек к подбородку, вниз по изгибу шеи, не давая продохнуть ни секунды. Уже неясно сердце или легкие. Тамбуры отбивают по всему телу, а голова предательски кружится. Прикрывает глаза, ведя отчетливый след горячим дыханием. Не отходя от центра, отрывается, когда голова оказывается чуть ниже ключиц. Если бы она могла видеть его лицо, то, вероятно, взгляд уловил бы своевременную ухмылку, без следа наглости. Скорее микротриумфа, сочащегося наружу. Пальцы ловят плотную резинку. Последующее движение заставляет его подняться во весь рост, чтобы избавиться от лишнего реквизита. Теперь и колготки постигла участь полета в неизвестном направлении. Глубокий вдох. Обратно он возвращается менее спешно. Черт. Благодарите, что Мэттью не отключило на несколько мгновений. Или практически голая девушка должна действовать иным образом на адекватность поведения? Целует в губы, чтобы сразу заговорить. Эпидемия неуместных разговоров. — Мне показалось, я что-то прервал? — Неотрывно смотря в глаза, шепчет Дэвидсон. Аккуратным движением возвращает ладонь девушки на бляшку ремня, словно ничего и не изменилось. Правда вот, теперь они снова лежат, а на ней разве что кружевные трусы остались.

Люди имеют свойство удивлять. Никогда не подозреваешь, что именно может крыться за личиной неприступной ледяной королевы, ворчащей от одного лишь твоего прикосновения. Вы вполне имеете право подозревать о ее спрятанном потенциале, даже выкрикнуть «я же говорил», когда она перестанет рычать, если вы приблизитесь на недопустимые пол сантиметра. Однако, вы вряд ли сможете сдержать свои ошеломленно-расширяющиеся глаза, когда Рона «бревно» Дэвидсон переродится словно фениксу и сделает вас с успехом, которому впору завидовать. В такие моменты вы просто глубоко вздыхаете и осознаете, насколько удивительно гормоны реагируют на определенных личностей, будто организм вне мнения вашего сознания выбирает чудесное дополнение эксцентричной натуре.
Самое время пускать два кадра, делящих происходящее на «ожидания» и «реальность». К слову, первая рубрика включала в себя множественные варианты развития событий. Сокрушительные, обыденные и невинно-забавные ведущие к единственному итогу. Он любил её. Дилетанткой или мастером постельного спорта. Какое бы обличие не приняла милая сердцу, этот факт оставался бы неизменным. Однако, реальность оказалась невиданно далека от порождений фантазий блондина. Вам когда-нибудь приходилось сталкиваться с краснеющим целомудрием, которое бесстыдно наэлектризовывает атмосферу? Главное при этом тяжело вздыхать и покрываться мурашками, чтобы тело не выдало не шибко благих намерений. Все внимание на экран. Пуск.
Теплая рука только легла на грудь, а голова уже отправляет разрывающийся гудком сигнал. Что-то неладное поселилось в этом доме, господа. Готовьте святую воду и кресты. Демон выбирается наружу. Сомнений, что этот толчок намерен показать все отвращение к происходящему, не появляется. Увы и ах. Мэттью «валенок» Дэвидсон не настолько сросся со своим прозвищем, чтобы страшиться каждого неожиданного движения девушки. А оно, честное слово, воплощение непредвиденности. Этого не достаточно, чтобы заставить мужчину взвыть и отдать поклон спонтанности. Он это знает. Она это знает. Короткометражный фильм всего-навсего начинается. Глаза концентрируются на уверенном, прожигающем плоть взгляде. Или щеки горят по другим причинам? Любезное дополнение в виде человеческого поля зрения, которое улавливает не только по-издевательски довольную личину. Маленькие отрывки теплой кожи, высоко поднимающаяся грудь и ранее недоступная близость. Приступ жара ощущается как никогда раньше, а спертое дыхание сигнализирует о победоносном поведении. Довольна? Если бы. Жмется, дышит куда-то в губы, отчего взор нервозно бегает от одного зрачка к другому, стараясь просчитать насколько все плохо. Все ведь очень плохо. Голос. Опять назойливый голос, надламывающий рассудок. Нет ничего уже там. Пустая черепная коробка и отрывки мыслей по стенкам, позволяющие собирать внезапно скудный словарный запас в комочек и лепить из него предложения. Материала мало, информации много. Вовремя включить краткость - сестру таланта, но для этого ведь нужны умственные способности, а последние изрядно пострадали за короткий отрезок времени.
— Не уверен, что мне позволят. — Отбивается, мученически трясясь в душевных конвульсиях. Рукой по шее до плеча, убирая лишние волосы на пути. Стоит обнародовать наблюдения. Чувства Мэттью были выставлены напоказ ещё с момента пренеприятной встречи в компании снежинок и очевидных похолоданий. А она? Погрязла в метаниях между трепетными поцелуями по щекам и грозными пощечинами по лицу. Перепады настроений сбивали с толку, заставляя вести себя словно неотесанный дуб, страдальчески принимающий удары топоров. Уже не пугает. Своими фривольными манерами девица подписалась под тремя громкими заявлениями. «Я люблю своего названного брата.» «Я хочу своего названного брата.» «Названный братец, внезапно, совсем не равен названному братцу.» Жирная точка. Доказать обратное получится только через выставленный вперед нож и истерические рыдания.
Улыбка. Неприкрытая и переполненная удовлетворением. Кто бы мог подумать, что его хитровыебанный (по другом не назовешь) план принесет довольно поразительные результаты? Конечно королевская попа поднимается, и пусть высказывание идет в разрез с собственным самомнением, дебаты о великолепии или уродстве пятой точки господина они устроят в другой вселенной. Хотите равноправия? Недолгими мучениями джинсы улетают из поля зрения, сравнивая счет в количестве предметов прикрывающих тело. Хотя, если взглянуть на нижнее белье девушки, мысли о равенстве прекращают свое существование. Зачем вообще носить трусы, когда они особенно ничего не прикрывают? Ей богу, обществу определенно стоит пересмотреть мнение на счет необходимости прозрачных тряпочек на зад. Переворачиваясь на спину, тянет за собой за запястье. — Do you mind? — Невзначай кинутая фраза, чтобы подчеркнуть благородство, не запятнав блестящего нимба. Хотя, все мы прекрасно понимаем, что Мэттью нахал и проходимец, пусть и с чистой душой. Самка-убийца желает лидерства? Пьедестал «я сверху» немедленно переходит к младшим в семействе. Не гоже ущемлять маленьких.
Левая ладонь уверенно скользит по спине, прижимая к себе в момент, когда пальцы доходят до поясницы. Заметив насколько ей понравилась игра в колени, немного сгибает ногу. Свободной рукой оттягивает последнюю часть кружевного комплекта. Уголки губ вверх. Конеч пришел милейшей беседе и непорочному вечеру. А скорый поцелуй лишь подводит заметную полосу подо всем происходящим, отвлекая читателей от слетающей одежды. Ликование и триумф нашептывают каверзный вопрос, тонущий в мыслях: «Не холодно?» Главное не забывать дышать и контролировать вылезающее наружу сердце.

Колется, болит, колотится. Задыхаешься, ловишь взгляды и живешь. Не существуешь, предприимчиво сокрыв маской «так принято у людей» пустую душу, а наконец ощущаешь строчки из прочитанных томов, понимаешь увиденные кадры фильмов. В конечном итоге, Мэттью не знал, что такое «по любви». Он был прекрасной энциклопедией кинематографических ухаживаний и книжной лирики. Сыпал комплиментами, поражал и представал принцем из сказки, ведь так его учили творения великих. Не знаешь по каким причинам, но делаешь, потому что вселенная требует рыцарей. И он выполнял безукоризненно, веря в собственный образ. Заигрывался, а когда роль наскучивала, становился воплощением невыносимости и дотошности. Уродливо. Несимпатично. Ожидаемо.
Легко становиться героем любовником, инкарнацией всякой фантазии, когда глаза смотрят сквозь. Не родная душа и даже не близкий человек. Один видит тело, другой личность. Печальные семь концов звенят над сознанием. Пусть считают, что святая простота явилась во всей своей красе. Главное не копать глубже, останавливаясь на поверхностных представлениях. Тогда, возможно, Мэттью сойдет за пропитанного джентельменством ухажера.
Удивляешься, вздрагиваешь. Взволнованный разум теряется в непривычной чувствительности, очевидной уязвимости и толике нерешительности. Потому что раньше все было по-другому. Сухо и пошло. Быстротечные симпатии и попытки заткнуть дыру в груди чем-нибудь увесистым. Не было ни переживаний, ни трепета, отдающегося мурашками по телу. Вновь и вновь. Должно полагать, что могло бы выйти более напористо. Могло. Несомненно. Если бы не лавина чувств, ломающих рассудок. Еще недавно ты слышал разочарованное «поздно», а теперь медленно горишь от близости. Ты думал, что не откроешь для себя ничего нового в пресловутой «любви». Смешно. До коликов смешно и опрометчиво было полагать, что справишься с теплыми руками, не сломаешься от звучных вдохов и выдохов, причиной которым стал именно ты. Ладони тяжело прижимают, словно пытаются разрушить мнимый барьер, невидимый, но существующий до сих пор. Хочется ближе. С каждым поцелуем не хватает тесности. Почему они так невыносимо далеки даже сейчас?
Мысль о двухдневной небритости закрадывается в голову. Вероятно, колется? Еле заметная улыбка, потерянная в уверенном движении вперед к губам, которые секунду назад покрывали подбородок мелкими прикосновениями. Дивишься, как она не замечает этих неровностей. Как она вообще не замечает насколько все не идеально? Наверное, это просто человеческая натура недооценивать себя, не видеть, насколько вы заслуживаете друг друга. Моции в унисон, и в моменты, когда смятение застает врасплох одного, другой, будто предчувствуя, подхватывает ритм, беря эстафету ведущего на себя. 
Следует за ней, прячась под одеялом от мира. Пусть никто не видит. Достаточно настойчивых касаний и единения. Отрезать себя от реальности, забыться. Он всегда боялся влюблять в себя, знать, что ты жизненно-важен, а мир сошелся клином на твоей персоне. Затем ведь следовали лишь боль и отрезвление. Мэттью никогда не хотел ранить, но только и делал, что калечил сердца. Её «люблю» эхом в мыслях. Страшно. Невыносима одна идея, что все это внезапно пропадет. Карточный домик развалиться, не оставив ничего. Наконец понимаешь, насколько легко можно лишиться жизни, вернувшись к привычному существованию. Изо дня в день. Обыденно и неярко. Беглый взгляд, пытающийся навечно запечатлеть улыбку, запоминающий каждое вторжение в личное пространство. — Ты и представить не можешь, — Лицо меняется. Брови сходятся, заставляя морщинки выступать сильнее, а взор теряется в губах, что произнесли, пожалуй, самые желанные слова. И пусть она говорила это раньше, но наконец-то фраза не смешивается с гневом и не кончается разрушающим созвучие «но». Последний акт завершился. Теперь только два финала. Сгорят или выживут. Но кто думает об этом в такие моменты? Все верно. Сейчас не стоит заглядывать в туманные дни будущего. — Насколько я счастлив знать это. — На миг останавливается, оставляя единственным кадром в подсознании мгновение. Время невыносимо скоротечно, а этот эпизод наполненный невинной искренностью и долей смущения, велика вероятность, никогда не повторится, как все, что происходит с нами в этой вселенной. Просто некоторые сценарии достойны быть выгравированы под сердцем. Не столь важно, что произойдет. Здесь - единственное, чем хочется дышать.
Ниточка, еле связывающая с внешним миром, предательски рвется. Кажется, если потребуется, он не вспомнит ни где они, ни по какой причине. Неразборчивые слова победоносно спутывают. Сокрушительные удары сердца от горячего дыхания и прикосновения ладонью озвучивают время клинической смерти разума. Шепот. Проклятый шепот. Вслушивается, давясь громким вздохом, потому что сил больше нет ни на что. Ни давать по тормозам, спрашивая разрешения на очередное поползновение на лишение одеяний, ни терпеть сжатые пальцы на своем бедре. Тяжело не выполнить безобидную просьбу, когда это становится твоим однозначным желанием. Поцелуй в голую шею. Один. Второй. Чертит линию, спускаясь вниз. Не останавливаясь, ненарочно обдает горячими выдохами ребра. За один раз пытается дотронуться до каждого миллиметра тела. Игра в «раздень» незаметно сходит на нет. Закрывает глаза, проводя губами по низу живота. Веки сжаты до боли. Потому что колотит. Переходит на бедра, стискивая мягкую кожу уверенной хваткой. Отпускает. Приподнимается, чтобы наконец скинуть себя последнюю часть ненужного наряда. Точно конец. Слабея, пальцы выпускают из рук ткань, отправляя ее куда-то на пол. Уже не рывком, а тусклым движением в никуда. Возвращается обратно, пропуская через себя любые изменения в лице девушки. Плотно прижимается, оставляя поцелуй на скуле где-то неподалеку с мочкой. Дышит в губы, выдавая волнение звучным «ах». Плотнее. Скованным движением тянет одну ногу на себя, складывая ее над копчиком. Одурение. Безумство. Все симптомы разом, в момент, когда ближе становится некуда. Скрепляет ладони вместе, находя в темноволосой якорь, одновременно губящий и спасающий от окончательного помешательства. Еще один выдох. Боже-боже, сердце сейчас остановится.