одета, волосы светлые, распущены.

Нет, я не буду писать здесь, что день не задался с самого начала. День был просто прекрасный, чудесный, живописный день. Тиффани успела справиться с работой, и теперь, спокойно собиралась зайти в торговый центр рядом с работой, чтобы затариться продуктами в любимом магазине. Ну, вот, прошло чуть больше полугода, а она уже обзавелась любимыми местами в Бостоне. Значило ли это что-нибудь? Она пока не знала.
Девушка спешила. Перебирала каблучками по тротуару, сжимая в руке сумочку. Она очень устала после рабочего дня, но старалась не подавать виду, выдерживая осанку и гордо вскинув подбородок к верху. Забавно, но, работать честным трудом ей нравилось гораздо больше. Хотя PR сам по себе назвать честным было довольно не просто. В любом случае, Хьюстон казалось, что это намного лучше, чем воротить дела, за которые есть риск загреметь на зону снова. Только в этот раз зона будет другой, и там все будет не по детски.
Успеть бы до закрытия.
Он нервно смотрит на наручные часы, забегает в огромное здание и пытается не заблудиться в череде этажей и указателей. До закрытия торгового центра оставалось около получаса, людей почти не было, только уборщицы, что недовольно косились на неё, мечтая поскорее перевернуть табличку “open” на входной двери задом наперед. Но Тиффани всё равно, в этом торговом центре был один единственный магазин, где продавали её любимые диетические хлебцы. Она считала, что слишком располнела, и для работы нужно выглядеть более привлекательно.  С этими мыслями, минуя кучу витрин, она поднимается на второй этаж, откуда закрытый лифт ведет к заветному местечку. Хьюстон быстро преодолевает расстояние до магазина, бросает – Я быстро! – Негодующему персоналу и несется к полочкам с нужными продуктами, заполняя корзинку. Пять минут флирта с продавцом на кассе, бесплатный пакет и скидочная карта как бонус, и вот она, усталая, но довольная возвращается к лифту, двери открываются... Плохо не иметь привычки разглядывать своих попутчиков, ДАЖЕ в лифте. Хьюстон уже залетает внутрь, уже тыкает кнопку этажа, и только потом в отражении зеркала видит – Тони Милтона собственной персоны. Очень приятно и какого хера? Прокатимся, блядь, с ветерком. – Кхм. – Она откашливается, скрывая леденящий шок, стискивает ручки пакета и не знает куда отвернуться, потому что какое-то мудло тут нахерячило отражатели в четыре стены. Охуеть теперь. Она решила делать вид, что ничего не происходит.

Ай нанэнанэ. Похер. Надо только делать безучастное лицо, смотреть  куда-нибудь, где не видно лица Милтона и думать о розовых пони. Миссия выполнима, не так ли Китнисс? Или все кажется простым только на словах? Я быстро выдохнула и стиснула зубы. Вот это просто колоссальная степень невезения. В этом городе сотни торговых центров, почему, почему Милтон оказался именно в этом, именно в этот час и даже в одном лифте!? Неужели мир настолько тесен?! Не хочу думать об этом. Да что уж там, я вообще думать не хочу. Не-хо-чу. Спокойствие только спокойствие. И вот мне уже почти удалось настроиться на похуистичный лад, как лифт жалобно дернулся и... заглох. БЕНЗИН КОНЧИЛСЯ.
Сердце рухнуло в пятки.
Бабушка, я хочу, чтоб вы вызвали лифтёёёра.
Паника. Паника.
Я нервно сглатываю и считаю до десяти. Ну, ну давай же. Сейчас он поедет, да? Это маленькая заминочка. Сейчас. Он. Поедет.
Но хера с два. Лифт стал намертво. Хорошо, что не погас свет.
Упс. Погас. А еще говорят мысли не материльны. Так в тишине и в темноте тесного лифта мы с Милтоном вдруг остались наедине. Ой ебать ту Люсю, я просто чумею со своего идиотизма. Приехали. Молчу. Упорно молу. Надежда умирает последней. Даже если не сейчас, то минут то через десять придет лифтер? Я протягиваю руку к панели с кнопками и пытаюсь вычислить, где та самая заветная. Подсвечиваю себе телефоном. Жму. Чуда не происходит, кажется, связь с работниками здесь работала лет так пять назад в последний раз. Ну круто, чо. Молча убираю руку и констатирую факт – Не работает. – Не то, чтобы я хочу вступить в диалог. Скорее всего просто мысли вслух.

Отредактировано Tiffany Houston (2013-07-24 01:36:26)

Жизнь – боль. Я поняла, что сеанс психтерапии с самой собой пал смертью храбрых, как только этот лифт отказался везти нас. Как это, блять, символично! Наши с Тони отношения (если их вообще можно так назвать), как раз напоминали эту живописную картину. Ни туда, ни сюда. Айнэнэнэнэнэ. Он там хоть жив?
Молчит сука. Не подает голоса, даже, когда я открываю рот. Гордый? Ненавидит меня? Не любит? Не ценит? Пф. Шесть лет воздержания не оправдывают себя, если этот бесчувственный чурбан не способен даже сделать вид, то его не блюет от моего тесного присутствия. Я тоже молчу. Слышу, как он там копошится, садится на пол и, видимо не собирается ни паниковать, ни говорить, ни делать что-то, чтобы спасти нас. Честно говоря, я ожидала несколько иного.
Молчу. Но уже сейчас знаю, что надолго моего молчания не хватит. Я всегда была эмоциональной, в противоположность моей любви, потому что кто-то же должен был быть нормальным, и из нас двоих, по моему авторитетному мнению, это не был Тони. Я клацаю языком, пытаясь привлечь его внимание, хотя как мое тело может быть незаметным в таком диапазоне, я уж не знаю. Но Милтон точно делает вид, что я прозрачная. Роняю сумочку на пол. Мне хочется наступить ему на ногу шпилькой, но боюсь, что он до сих пор носит с собой тот самый кольт, которым и застрелит меня сию же минуту. Шумно выдыхаю – Ну пиздец. – Ноль реакции. Ты там сдох, любимый? Отхожу к стеночке, стараясь разобраться с мыслями, и все таки не выдерживаю. Нет. Я не могу быть железобетонно спокойной, когда происходит такое! – Знаешь, давно хотела у тебя спросить. На кой хрен ты шесть лет не имел ни одной бабы, если сейчас делаешь вид, что меня не существует? Фыркаю, складываю руки на груди и прислоняюсь виском к зеркалу. Мне дурно. Боже правый, спасите помогите, здесь точно кто-то умрет сегодня.

Отредактировано Tiffany Houston (2013-07-24 01:56:03)

А вот я не уверена, что перспектива стать блином будет хуже, чем находиться всю ночь в замкнутом пространстве с бесчувственным бревном. Именно таким для меня теперь выглядел Тони. И нет, все его слова, его подчеркнутая боль тогда не могли быть аргументом, потому что теперь он проявлял просто высшую степень похуизма. Сколько там прошло? Месяц? Месяц гребанного молчания, и он просто клал на меня и мое бренное существование. Уехала ли я обратно в Англию, осталась ли, может, сдохла? Кому не все равно, тот пытается узнать. Так что, вывод очевиден, дамы и господа.
И да, лучше бы я молчала. Лучше бы я потянула свой язык глубоко в задницу, потому то ответ Милтона, действительно, меня не устроил. Обстановочка накалялась.
- Чего? – Меня аж перекосило, ей Богу. – Верти... что? – Я оторвалась от зеркала и развернулась на каблуках к этому еблану. Такого из его уст я еще никогда не слышала и, признаться, больше не хочу. Шок. Шок – это даже не то слово. Он там совсем сбрендил от гордого одиночества. Делаю шаг вперед. Милтон, ты нарываешься. – Ты охренел? – Прямой и логичный вопрос, который меня сейчас очень интересовал. Потому что нужно только охренеть, чтобы говорить такие вещи в мой адрес.  Тоже мне нашелся, святоша!

Отредактировано Tiffany Houston (2013-07-24 02:23:06)

Каждый раз по кругу. Боль за боль. Это такой новый стиль нашего общения, да, Тони? Тебе нравится? У меня создается такое впечатление. Он чеканит слова, я стискиваю зубы, чтобы не кинуться на него и не разодрать ногтями его слишком красивое, идеальное лицо. Что это? Порыв эмоций от бесчувственного убийцы? Какая честь для меня, вот только, они выливаются ушатом грязи прямо мне на голову, и я упорно не понимаю – за что?
- За что? – Озвучиваю свои мысли. Решил покурить? Самое место. – За что ты так ненавидишь меня? За то, что пыталась выжить, думая, что ты предал меня? – Шаг вперед. Тебе не получится скрыться или прогнать меня на этот раз. Здесь слишком тесно, и нет времени для того, чтобы в очередной раз одеть маску безразличия или цинизма. Режет по живому. Мне больно. Я живая. – Ты был бы счастлив, зная, что я похоронила себя заживо, узнав, что не нужна тебе такая? – Делаю упор на слове “такая”. И это важно в данном контексте, потому что я изменилась за эти годы. Да так, что не различить уже лица той маленькой девочки, что смотрела волчонком и ласкалась только к одному единственному человеку. Кстати, именно он сейчас топчет, мешает с грязью, пытается ткнуть носом. Боль за боль, точно. – Все твои слова ложь. – Я вдруг перестаю восклицать. Голос делается тихим. Почти вкрадчивым. Я подхожу к Тони, нахожу в темноте его руку с сигаретой и пытаюсь вырвать, потому что не хочу задохнуться здесь в его компании. И так нечем дышать. – Кроме обиды ничего не осталось. Шесть лет стерли меня из твоей памяти, ты не читаешь меня. Уже давно не читаешь, Милтон. – Впервые называю его по фамилии. И это режет слух. Впервые становлюсь с ним на равных, не принижаю себя, не кажусь маленькой загнанной девочкой. Я взрослая Тони, взрослая девочка, не это ли тебя так пугает?
Баскетболист? Понаставил жучков по карманам или что? -  И с каких это пор общение с противоположным полом стало поводом унижать ТАК? Если ревнуешь, так и скажи. – Делаю паузу. – Если просто топчешь, то не стоит продолжать концерт, я уже давно мертва. - С тех пор, как тебя не стало в моей жизни.

Отредактировано Tiffany Houston (2013-07-24 03:30:23)

Я долго держалась. Я была хорошей девочкой. Действительно, слишком долго. Я отдавала ему все. Всю себя, как принято говорить, чтобы передать суть происходящего. И дело даже не в банальной заботе, когда готовила ему есть, тащила сигареты или просто укрывала по ночам, чтобы не замерз. Ведь, по сути, Тони был большим ребенком. Только загляните к нему в холодильник. Там не найти еды. Наверное, давным давно заработал себе гастрит, и самое смешное, что я была способна думать об этом, даже тогда, когда поняла, то ему нахер не надо возвращать все обратно. Кроме этого, я любила его. Искренне. Смотрела на него, как на божка. Мне казалось, что он всегда прав. Что он идеален. Для человека, хладнокровно лишающего людей жизни, это было большой роскошью, иметь ручного щенка, который трется под ногами и скулит. Но тебе невдомек такие аргументы больше.
- Урод... – Вырывается совсем тихо, я даже не уверена, что он слышит меня. Мне вдруг становится все равно. Я долго держалась. Я не показывала ему всей своей боли до конца, сдерживалась, затыкала себе рот, не была уверенной, что ему нужно знать всё это. Как высдохла изнутри, как стала пустышкой с угольками. Но вот после этих циничных слов, меня словно сорвало. Перемкнуло. Называйте как хотите. Я больше так не могу...
- Скотина! – Он опять уходит в другой угол. Я срываюсь с места и налетаю на него с кулаками. Слишком давно я не позволяла себе проявлять таких эмоций, и это оказалось больно – чувствовать. Мое лицо обезображивается истерикой. Простой такой. Обычной. Женской. От боли, что причинили его слова, начинает разрывать изнутри. Я принимаюсь  махать руками, осыпая Тони ударами. Не сильными, потому то не хватало сил, но обидными. Сердце заколотилось так быстро, что стало трудно дышать. – Я ненавижу тебя! Ненавижу! Сдохни! Ненавижу! Ненавижу! – Столько невысказанного внутри, но у меня не находится слов, потому что начинаю задыхаться, машу кулаками сильнее, сопротивляясь его попыткам остановить, я даже не чувствую, пытается ли он защититься или бьет в ответ, ничего не чувствую. Из глаз начинают катиться градины слез. Мне плохо. Мне так плохо, что в пору сдохнуть, и наверное, я сделаю это где то на другом конце города, когда все закончится. Я просто умру, я не смогу жить так, не смогу жить без, и не смогу жить с... В порыве, неаккуратно махаю рукой и ударяю о зеркало, разбивая костяшку до крови. Волосы растрепываются и, наверное, я выгляжу спятившей, потому что так и есть. Я схожу с ума. Просто схожу с ума.

Я не знаю, как прекратить всё это. Как пройти сквозь всю ту боль, то мы причинили друг другу снова и остаться собой? Как вырвать прошлое, замазать ошибки, старые раны, которые начинают кровоточить, стоит нам только сойтись лицом к лицу. Всё не так просто, как могло показаться. Уже давно не так просто. Концов не отыскать, как и правых, как и виноватых, как и плохих, хороших.
Как я могла сказать, что Купер ничтожество, если все мы втроем идеально подходили под описание этого слова. Они убивали людей, я способствовала смертям. Они лгали, мне, друг другу, себе, неважно. Никто здесь не был святым. Не была и я. И все мои ошибки, все грехи, каждый неверный шаг – это всё часть меня. Той Китнисс, которая давно привыкла называть себя Тиффани. Тебе это не понравится, Тони. Тебе уже не нравится, ведь так?
Моя рука начинает кровоточить. Но я не чувствую боли. Эмоции идут на спад, когда конаются силы. Он не сопротивляется, не пытается усмирить, ударить в ответ, обреченно ждет, когда я сама успокоюсь. И я понимаю, так отчетливо понимаю, то все безнадежно просрано, раз и навсегда. Ничего не вернешь. Того же, что бы, уже никогда не будет. Я поняла это только сейчас, увы...
Покорно позволяю Милтону коснуться щек, говорить слова, вынуть стекло. От боли рука инстинктивно подрагивала, но всю меня трясло не из-за пореза. Тихо всхлипывая, я вжалась в угол лифта, пока Тони делал что-то с костяшками. Истерика сходила на нет, и в итоге я прекратила подавать признаки жизни, спустившись на пол по стене. Если бы здесь был свет, он бы увидел эти бесцветные, безжизненные глаза, что смотрели в противоположный угол. Что, если я скажу, что устала бороться? За себя, за нас, за жизнь. Что, если я скажу, что хочу сдохнуть, прямо здесь и сейчас. Эта мысль внезапно завладевает сознанием. Я хватаю стоящего Тони за штанину и почти беззвучно шепчу – Ведь ты профессиональный, хладнокровный убица... пристрели меня. – Поднимаю голову вверх, стараясь разглядеть его силуэт. На миг мне кажется, что это самый лучший и легкий выход из сложившейся ситуации. Потому что даже если я подниму белый флаг, вскроется другая правда. Тони... я просто окружила себя ложью. Лгала, чтобы выжить, не упасть, не умереть тогда. А теперь эта ложь тихо подбирается и к тебе. И как бы мне не хотелось забыть обо всем, в Бостоне у меня есть более страшные дела, о которых ты ничего не знаешь, о которых не должен знать, которые погубят нас обоих, рискни я сломать ход событий. Я не должна была устраивать всего этого. Я не должна была встречаться с тобой. Лучше было убедиться, то ты реален издалека, а потом уехать в Англию, где меня ждет система. Система, которая поставила на колени, и все-таки в свое время спасла от смерти моральной... Голова гудит от количества мыслей, перебинтованная рука впивается до тянущей боли в штанину Милтона – Просто пристрели... это же так просто – Смешок, тугой, вымученный. У меня нет сил просить прощения. У меня нет сил делать выбор, и что-то решать. - Я не знаю, почему жизнь решила так жестоко пошутить над нами, я лишь знаю, что это не конец... но мы можем покончить со всем этим. – Я поднимаюсь, меня снова начинает трясти. Кажется, это энная степень сумасшествия. Мой вид должен испугать любого. Ладонями тянусь к его щекам, стискиваю пальцы на скулах – Где твой кольт, Тони?... – Мой голос меняется, делается вкрадчивым, спятившим, сужаю глаза, пуская руку в сторону кармана его пиджака - ...Где он, любимый? – Прислоняюсь мокрой щекой к его небритой щеке, пачкая солью и тушью - ...Давай закончим все это? Хочешь, умрем вместе? Здесь, в этом лифте... ведь это знак... все это должно было случиться – Брежу, подрагивая от беззвучной истерики. От того, что я так долго сохраняла спокойствие, играла роль, а сейчас вырвала наружу, моя крыша нехило потекла. Тони никогда не видел меня такой, никогда. Наверное, это страшно.

Отредактировано Tiffany Houston (2013-07-24 16:35:46)

Я не знаю, что это. Какая-то болезнь, лихорадка. Всё не так, как было прежде, совсем не так. Изнутри я не чувствую себя другой, не чувствую, что маленькая Китнисс во мне умерла, и в то же время не чувствую нас. Меня и Тони как одно целое. Стены лжи разрушены, виновные найдены, пусть и не отмщены, но мы остались по разные стороны баррикад, и я чувствую, что это уже никогда не исправить. Есть такие вещи, которые не объяснить доступным языком, их можно только прочувствовать, есть такие люди, которых не отпустить изнутри, есть такие поступки, которые заставляют тебя балансировать на краю тончайшего ножа, навсегда.
Резкий толчок заставляет меня отлететь к стене. Удар спиной – ничего по сравнению с моим приступом. Тони трясет меня за плечи, рычит, а потом обнимает, и, кажется, лучшего момента, чтобы всё исправить уже просто не найти. Ведь я так хотела именно этого. От чего же я остаюсь недвижимой? От чего не шевелюсь и не кидаюсь осыпать его щетинистые щеки поцелуями?
Я чувствую, как напряжено его тело. И точно знаю, какой болью ему дается каждое новое движение ладони по волосам. Это мерзкое, липкое противоречие выпячивает себя торчащими углами. Он любит меня, и в то же время его тошнит. Он хочет быть рядом, и в тоже время он дико устал. И даже если я могу спасти ситуацию, то ощутив его эмоции, меня будто волной отталкивает назад... Я не слышу его мыслей дословно, но чувствую. Прямо сейчас. Слышите? Он считает, что всё кончено. Надежда в нём уже умерла.
- Почему всё так? – Я дергаю рукой, моя ладонь снова безжизненно виснет в воздухе. Еще одно его прикосновение равносильно смерти, и я осторожно упираюсь ему в грудь ладонью, жестом умоляя отойти. Слишком больно. Слишком. Нам обоим. Этот едкий привкус дерьма во рту. Он тоже чувствует. – Почему мы тыкаем друг в друга, почему пытаемся обвинить? Что мы делим, Тони? – Всплескиваю руками, но в моих жестах уже нет ни остервенения, ни истерики, ни злости. – Ведь мы... любим друг друга. – Мой голос дрогнул, я произнесла ту страшную правду, от которой мы бегали уже так долго. – Мы оба. – Чеканю буквы громче, мне становится душно – Но ничего не проходит. Боль не проходит. – Я мотаю головой, опираясь о стенку лифта и съезжаю на пол. Чертов лифт закрыл нас вместе со всеми страхами и жестокой реальностью. Но даже так, даже без шанса уйти молча, мы не может разгрести килотонны ошибок, что совершили много лет назад, и вчера. Я осторожно обнимаю себя за плечи и смотрю в пустоту. – Не становится легче, Тони, ты... чувствуешь?

Отредактировано Tiffany Houston (2013-07-29 21:40:56)

Я не знаю, как всё это исправить. Лишь знаю, что мои силы на пределе, что на пределе вся моя нервная система. Мы разбирались со всем этим на протяжении долгих недель, но за шесть лет отсутствия друг друга так и не сказали, что рады видеть друг друга. Мы только кричали, бросали претензии, ревновали и ненавидели. Теперь мне уже не казалось это нормальным, тогда я была ослеплена непонятной агонией боли. Да и какая разница, результат был один, его не изменить.
Лифт не едет, и, откровенно говоря, я не совсем понимаю, чего жизнь добивается от нас. Всё сказано, пусть и не всё понятно. Мы дошли до ручки, так это принято называть просторечным языком. И, может я зря нарядилась в этот дорогущий костюм, ведь истинную сущность жалкой девочки-оборванки не замазать даже самыми яркими красками. Не знаю, куда лечу так быстро, вот-вот откажут тормоза.
- Слишком сложный вопрос... – Я отвечаю честно. Не хочу обманывать или юлить. Не хочу пудрить никому мозги. У меня в Бирмингеме осталась куча нерешенный вопросов, и я вросла в ту систему так, что уже не могла послать всё к черту по велению сердца. До такой степени, что даже не смогу посвятить в некоторые детали Тони. – То есть, я знаю, чего я хочу сейчас, но врядли ты согласишься, ты ведь всегда такой категоричный. – Я качаю головой, хотя в темноте всё равно почти не различить жестов. Хочется закурить, но здравый смысл берет верх – здесь слишком мало кислорода. Невольно вспоминаю о том, как еще в колонии, впервые взяла в руки сигарету. Мне так хотелось стать такой как Тони, даже после того, как он исчез. Его повадки, привычки, стиль поведения. Я так и не нажила верных друзей, я стала читать, всё, что когда-то читал он. Была лишь единственная вещь, которую я сделать так и не смогла – убить человека. До сих пор мне кажется, что это мой существенный изъян, ведь это значит, что я никогда не стану такой же смелой, как Милтон.
- Помолвка с Купером – это от отчаяния... Я не видела света, ты не знаешь, что происходило. – Комкаю ладонями ткань одежды, вот бы вырваться на свежий воздух, вот бы перестать задыхаться здесь. – Если ты так уверен, что я... вертихвостка – выделяю это чудное слово особой интонацией – то, скажу тебе, между нами ничего не было, и он ждал бы столько, сколько нужно, правда, боюсь, не дождался бы. – Смешок сквозь боль, это ведь забавно – ну а тот парень в парке – просто друг, случайно познакомились, и не обязательно было оскорблять меня, не разобравшись. – Он может придираться к словам сколько угодно, свою правду я изложила. Наступает пауза, но я не закончила. Мне, в самом деле, тяжело. – А еще я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что ты снова существуешь. И что всё это не было твоей ложью... знаешь, этот осадок, эта боль... наверное, я виновата, в том, что происходит. – Наконец, замолкаю и принимаюсь нервно теребить колечко на пальце. То самое.

Сегодня ножи во все стороны,
И мне без тебя не справиться,
Хочешь, разделим поровну,
Пока этот мир катится.

Всё зашло слишком далеко. Всё стало слишком непросто, чтобы взять и в один момент решить ворох накопившихся проблем. Я не хотела лгать Милтону. Я не привыкла лгать самому дорогому человеку. Единственному, которому я когда-либо доверила свое сердце. И эта ложь по венам горьким ядом отравляла кровь. Я задыхалась. В  этих каменных джунглях. Неважно, от Бостона до Бирмингема протянулась нить моей печали. Я задыхалась, и лишь рядом с ним могла сохранить частичку жизни. Неужели, он не чувствует?
- Я попробую, но нет гарантий, что тебе понравятся мои слова... – Выдыхаю устало. Чертов лифт. Мы будто бы находились в клетке, как два льва, и, странно, что еще не разорвали друг друга в клочья. Что-то явно пошло не так в этом сюжете, я терялась в наших эмоциях, в поворотах от одного к другому. Еще несколько минут назад я страстно желала его смерти, и вот снова становлюсь кроткой испуганной девочкой. Как так?
В замкнутом помещении становилось ужасно душно и тесно. Если честно, я с детства не любила ограниченное пространство, как и показывать свои страхи. Поэтому, старалась не думать об этом и не паниковать, переключаясь на наш внезапный разговор. Пусть так, ведь это тот самый шанс, который был мне так нужен.
Поправляю волосы, убирая с лица выбившиеся влажные пряди – вспотела. Откашливаюсь, киваю, по привычке в ответ на его слова, и тут же понимаю, что он не видит. Наверное. – Ты прав. – Ты всегда прав, Тони. А я всегда буду той занозой в твоей заднице, которая так любит спорить, уличать, выводить на эмоции, которые медленно убьют тебя. Ты никогда не хотел быть слабым, ты не был таким, и если появились бреши в обороне, то я точно знаю, кому можно было с уверенностью сказать “спасибо”, за твои раны.
Стыдно? Именно. Стыдно. И я знаю, что иначе не будет. Даже если мы оба выкинем белый флаг, даже если мы оба упадем друг другу в объятия, обещая забыть обиды. Иначе не будет. Я и ты как две противоположности. Как плюс и минус, как два полюса одной земли. Я больше не та малышка, так должно было произойти, и я пока не знаю, как жить с этим осознанием нас. Всё очень изменилось. Всё, кроме одного – я по-прежнему люблю тебя. Жаль, не время для пылких слов.
- Я хочу попросить у тебя прощения. За нашу первую встречу. Знаю, что это прозвучит дико, но всё же, это были нервы. – Нервы. Смешок. Я усмехаюсь своим же словам. Нервничать так, чтобы прострелить ногу любимому? Мы никогда не будем нормальными, не уверена, что это хорошо. – Я не хотела причинять тебе боль. Никогда. Я хочу, чтобы ты это знал. – Такие важные для меня слова. Нет уверенности, что когда двери лифта откроются, мы повторим их и выйдем плечом к плечу. Когда дело касается нас с Тони, уверенным нельзя быть ни в чем, вот такая грустная тенденция. Я облизываю пересохшие губы, чуть подколачивает изнутри. – Ты никогда не простишь меня? – Ох уж эта его принципиальность. Наверное, это правильно. Есть поступки, не заслуживающие понимания и прощения. Но я должна была спросить.

Я не договорила. Я не сказала тех самых слов, которые должны были обозначить Милтону мои позиции. И мне стоило многих усилий, чтобы решиться на этот разговор. На фоне всех эмоций, как же быстро померкло всё, казавшееся неразрешимым, когда Тони вдруг коснулся меня.
Это было впервые. Впервые за много лет, когда он сделал это так... будто бы ничего не произошло. Будто бы мы это всё те же мы, и я принадлежу только ему, и никогда-никогда не могло быть и тени сомнения в этом. А разве была? Я поднимаюсь на ноги, влекомая его движением. Не совсем понимаю, что он хочет сделать, но прикосновение теплой, родной ладони сбивает с мыслей, и, наверное, с ног, если бы он не держал меня достаточно крепко, чтобы я не рухнула снова вниз, когда он прислонится так близко.
Я сплю? Должно быть я сплю, потому что не может быть таких чудес в моей реальности. Здесь только ложь, цинизм, обман, одиночество. Здесь у меня нет сердца, но если так, тогда почему оно сейчас так отчаянно стучит, разгоняясь так, точно я бегу стометровку.
Ближе. Он оказывается так близко, что я могу слышать и чувствовать неровное дыхание, и неизменная щетина на его лице приятно покалывает кожу, когда губы касаются моих губ. И всё тает. Так быстро. Становится неважным, бессмысленным, пустым на фоне этих неописуемых ощущений близости с человеком, от которого по телу табуном прыгают непослушные мурашки. Спустя столько лет, одно и то же ощущение. В довершение всего ладонь, что скользит по талии, согревая теплом, которого мне так не хватало. И я точно знаю, что никто другой не мог бы заменить его тысячью таких же прикосновений. Никогда.
Быть может, я бы хотела оттолкнуть. Опасаться, что за этим кратким моментом последую новые раны. Сказать ему, что ужасно боюсь, что он снова будет плевать ядом в мою сторону, обзывать шлюхой, опускать, отдаляться. Но дар речи уже исчез, скорее всего от неожиданности происходящего. И это туманное ощущение неги, которая образуется в самом низу живота, которая является неизменным сопровождением его прикосновений, так было всегда. Это не изменится, я знаю.
- Тони, - Шепчу его имя, будто хочу что-то сказать, но нет. Лишь подаюсь вперед, отвечая на поцелуй, и стираю границы нашей холодной войны. Не знаю, конец ли это, или короткое перемирие, потому что мы оба устали быть рядом, но так далеко. Шесть лет я ждала этого момента, шесть лет я скучала по его телу так, что сводило скулы, шесть лет я не могла представить даже в мыслях, что кто-то еще будет вот так прижимать меня к себе, как свою. Никогда.
Ладони сами взмывают вверх, обнимают его за шею, пальцы ощущают кончики волос, и я не могу ничего поделать с этим блядским желанием отвечать на поцелуй, делая его еще более откровенным. Что бы он не говорил, чтобы он там себе не думал, никому и никогда я не буду толкать свой язык в рот, не буду хотеть продолжения, не буду грезить о ласках от этих рук, потому что все это неотъемлемая часть огромного, не убиваемого чувства. Еще чуть-чуть, и я сорвусь. Задохнусь его запахом, который ловлю сейчас, прижимаясь ближе. Все это неправильно? Или так, как должно было быть? Наши отношения никогда не поддавались логике, и если он захочет знать, то это всё, чего я хотела, о чем могла мечтать. Его тепло, его близость и он сам – мой. Только мой. Вот так, без масок, без ограничений, без педали тормоза по встречной полосе, и плевать.
Навсякий случай сжимаю пальцами кожу на шее, мне страшно, что он остановится, что начнет говорить, что это лишь короткий порыв. Наверное, тогда я просто сойду с ума. И уже слабо соображая, на ватных ногах, шепчу - Не отпускай - Не сейчас, пожалуйста, подари мне это тепло. Оживи меня.

Страшно поверить, что все это происходит наяву, а не во сне. Что веки не разомкнутся, не сделаются тяжелыми. Что холодное мерзкое утро не нахлынет из окон, открывая собой постылый пейзаж. Из затхлой квартирки Тиффани видна лишь дорога и серые замызганные окна дома напротив. И дело не в том, что она не могла себе позволить вид на крыши города, просто здесь в сумраке и пыли ей было уже так привычно. Она уже так давно не мечтала о свете...
Объятия Тони манят своим телом. И это тепло так отличается от любого другого. Искусственного, а тем более настоящего. Потому что ни одно живое существо не могло заменить ей это чувство защищенности. Биение любого другого сердца никогда не будет слышаться так отчетливо, казаться таким важным, необходимым. Так хочется расслабиться, отдаться во власть эмоций, забыть о страхах и не оглядываться назад, ожидая ножа в спину. Нет, она знала, что Милтон никогда не сможет ввести тонкого острого лезвия ей под ребра. Если и захочет убить, то без труда сможет сделать это, разомкнув объятия, лишив своего тепла.
Глаза наполняет пелена предательских слез, Тиффани прячет их, стыдливо опуская голову, потому что с ее стороны, это открытая слабость. А Хьюстон не привыкла быть слабой.
- Да... - Кивает головой, смыкая подрагивающие пальцы у него на талии. Поверить, что этот человек всецело принадлежит ей и никогда не касался этими ладонями чужой женщины? Не возможно. Шесть долгих лет существовать, взращивая в себе монстра, моральную уродину, человека не способного испытывать эмоции, чтобы узнать, что все это время он был для нее.... был ее. От эмоций рвало изнутри. Хьюстон сама прекратила эти убивающие разу поцелуи, потому что не знала, как справиться к подкатывающим желанием его тела, и не была уверена, что Тони поймет ее. Сочтет глупой малолетней идиоткой, а в свете его слов про вертихвостку, недалеко и до нимфоманки. На таких эмоциях Тиффани сложно взять себя в руки и на миг ее даже посещает желание оттолкнуть его, чтобы немного остынуть. Стыдно. Стыдно за каждую лишнюю эмоцию. Страшно. Страшно за каждый лишний вдох. Она готова сожрать сама себя, лишь бы не потерять его снова.
По каплям, медленно, возвращается рассудок. И если не прижиматься так близко, даже можно дышать ровнее. Она прячет лицо у него в шее, ощущая приятное покалывание щетины виском. Ей так хочется верить. Ей так хочется быть его. И только липкое, густое, адское месиво инстинктов не позволяет до самого конца стать той маленькой Китти, которую он любил... сможет ли принять Тиффани в ней? - А помнишь, как ты считал меня маленькой и пугался откровенных прикосновений? - она не может  перебороть себя и шепчет ему в ухо. -  Если я коснусь тебя сейчас, ты снова будешь сопротивляться? ... - под биение трепещущего сердца, Тиффани идет вопреки доводам рассудка и касается ладонью его брюк в области паха, обогнув линию талии одним ловким движением. Есть такая простая поговорка, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть. Она задерживает дыхание, замирает, не выдерживает рамок, потому что слишком долго скучала.

Darren Hayes – Insatiable
Она не думала, что всё обернется именно так. Начиная совместным заходом в лифт, заканчивая примирением... нет, заканчивая сексом? От мыслей, что мечты становятся реальностью так стремительно и с таким напором ноги сделались ватными. На мгновение в Тиффани проснулась Кит, она почувствовала дрожь под кожей, почти как тогда, когда она впервые развязно поцеловала Тони. Шесть лет назад. Господи, как давно это было. Как много они упустили. Не могли касаться друг друга, не могли любить друг друга в полной мере. И вот, когда он так жадно целовал её губы, Тиффани поняла, как это упоительно – ощущать жар родного тела на яву, а не в обрывочных снах, которые уходят с рассветом.
Она легко подчинилась его движениям, послушно отступая назад, пока не уперлась спиной в стену. Так и не убрала ладонь, напротив, прижала чуть сильнее, чтобы пробудить его фантазию. И если это правда – его слова о том, что он не был ни с одной женщиной, то падре, действительно, заслуживает полноценного молебна сегодня.
В ответ на поцелуи лишь подставляет шею, прикрывая глаза – немыслимо. Так близко, не за ограждениями баррикад на вражеской стороне. Её. Её любимый человек. Не самый, а единственный. Иному быть просто не дано. Ладони к талии – бабочки в животе. И каждого поцелуя становится невыносимо мало, когда тела скрыты под слоями ткани. Хочется рвать её по швам, все эти деликатные светские наряды. И его потрясающий костюм, который шел и сидел по фигуре, сейчас просто раздражал.
Хьюстон отнимает ладошку, давая Милтону хапнуть кислород, но ненадолго. Она обнимает его за шею, проходясь пальчиками по волосам, огибает его и меняется местами, касаясь губами губ успокаивающе. Он привык доминировать, но это не попытка прибрать власть к рукам. – Замри – Шепчет в ухо, снова прильнув к его телу. Несколько пуговиц на рубашке поддаются подрагивающим кончикам пальцев, но это все, на что хватает терпения. Тиффани оставляет влажный поцелуй на кусочке приоткрытой кожи груди, проводит кончиком языка и... начинает спускаться вниз, скользя ладонями по бокам, до тех пор, пока коленки не упираются в пол, может, там, где разбито стекло, не важно. Её движения аккуратны, почти невесомы, но это ненадолго. Пальцы касаются застежки ремня на поясе, и вот тут можно начинать нервничать, Святой Отец. Исповедались, можно и согрешить.
Прежде, чем взяться за пуговицу брюк, Тиффани вытаскивает полы рубашки наружу, чтобы приоткрыть низ его живота для новых поцелуев. Она хорошо помнит эту тонкую линию волос, ведущую к паху, слишком давно мечтала прикоснуться к ней языком, и теперь ему нечего ей предъявить – девочка, действительно выросла. И еще принадлежала только ему. Не будем читать молитву, перейдем к делу.
Подушечками пальцев Хьюстон проходится по теплой коже. Она догадывается о его ощущениях, пока только догадывается. Она никогда не делала этого прежде. И это только добавляет решительности – такая натура. И вот, пока самый кончик языка следует ниже, пальцы расстегивают молнию на ткани и окончательно нарушают все святые постулаты. Никакого таинства бытия, только похоть, только влажное нижнее белье, потому что хочет его неимоверно, так, что ноет внизу живота, почти нереально, до ужаса нетерпимо. Но этого того стоит. Его ощущения стоят. Она так хочет услышать его стон.
Упирается лбом в самый низ живота, переводя дыхание. Страшно. Ей немного страшно. Он знает? Чувствует? Понимает её эмоции? И все таки желание доставить наслаждение убивает страх неопытности. Она легко цепляет резинку белья, шепчет - За-мри... - На случай, если этот идиот решит остановить, и решает, что думать много вредно, без предупреждения обхватывая губами головку члена, определенно решив довести Милтона до состояния невменяемости. Язык касается нежной плоти, круговорот непривычных эмоций отзывается новым спазмом чуть ниже пупка. А когда теплая плоть начинает твердеть от нехитрых движений, крышу сносит окончательно и собственный, инстинктивный стон заставляет толкнуть его поглубже в ротик, сильнее обхватывая губами... Она не делала этого прежде, она бы никогда не сделала этого с другим мужчиной.
Keep calm and suck at Padre.

Enrique Iglesias – Push
Joi – Lick

Слишком резкие перепады настроений. От них начинает кружиться голова. Я не могла ненавидеть его всецело. Отмести чувства настолько, чтобы не реагировать на близость его существа. Это что-то невероятное. Что-то, чего не описать словами. Грязное для нормального человека, самое невинное для меня. В присутствии Тони я, кажется, теряла себя настолько, что делалась аморфной. Я не имею понятия, откуда это господствующее влияние на каждую клетку тела. Почему дыхание неизбежно сбивается, стоит ему коснуться меня ладонью. И чтобы испытать желание касаться его до безумия вовсе не обязательно рук. Достаточно прямого взгляда глаза в глаза.
Так низко пала я уже давно. Еще когда мы были другими. До всего этого. Когда он был рядом, читал свои книги, приходил уставший после работы. Я могла наблюдать за ним часами. Самый прекрасный человек на свете. Идеальный. Во всех смыслах для меня. Порой мне казалось, что это не любовь. Это что-то намного хуже. Целое проклятие. И в день, когда я возжелала этого мужчину, продала душу дьяволу, а наш договор точно был подписан кровью.
- Ах, - Срывается с губ. Здесь невыносимо душно. Его запах повсюду, парфюм, кожа. Шум его дыхания наполняет слух, а короткие сдавленные стоны до сих пор эхом играют в голове. Непозволительно некрасиво заниматься такими вещами в общественных местах. И я точно знаю, что с педантичностью Тони, он долго боролся с собой, прежде, чем сдаться. Но мой аргумент был веским, скорее всего, он не ожидал от меня таких пассажей.
Маленькая девочка выросла. И даже если не набралась опыта, то полностью была готова к воплощению тайных фантазий. Конечно, я думала об этом и раньше. Много раз. Когда видела его, шествующим из душа в одном полотенце. Когда щеки покрывались пунцом, а слова застревали в глотке. Эта мания не закончилась, никогда не закончится. Спустя пять долгих лет я все так же реагирую на его тело, и сейчас безумно хочу ощущать его внутри, делать всё то, о чем когда-то только мечтала.
Послушно подчиняюсь его действиям. Всегда подчинялась. Поднимаюсь выше, прогибаюсь в спине, позволяя расправиться с тканью дорогих брюк. Вся одежда, бренди, косметика, все это не имело никакого значения. Мне не нужно быть подчеркнуто сексуальной, чтобы сблизиться с ним, но я ехидно улыбаюсь, когда из-под ткани показывается красивое белье. Для него и только для него были предназначены все эти штучки. Он и только он мог трогать руками мое тело. И он может не сомневаться в том, что без его ведома этого не посмеет сделать никто. Я скорее умру, чем позволю другому мужчине касаться кожи. Потому что под этой кожей его ладони, его прикосновения, его запах, его улыбка, его прямой взгляд без тени робкого стеснения. С самого начала он взял меня своей прямотой и уверенностью в каждом жесте.
Внизу живота уже давно образовалась тягучая нега. Она неизбежно усиливалась, с каждым новым откровенным поцелуем. То, как он толкал язык мне в рот, заводило до отключения мозга. Совсем не так, как раньше. Он уже не боялся маленькой неопытной девочки. Не был так предельно аккуратен с движениями, когда бесстыдно запустил ладонь под белье. Мне только захотелось немножко поехидничать на этот счет, жаль, не хватило сил. Отвечаю на поцелуй так же смело. Чтобы у него не осталось сомнений в моих новый способностях. Поднимаю руку к вороту пиджака под которым нет ничего кроме черного бюстгальтера. Тяну ткань в сторону, приковывая его взгляд к своим пальчикам, расстегивающим ровно две пуговицы. Из под пол показывается ложбинка и упругий животик, который я без стеснения уже могу демонстрировать как достояние – не зря проводу время в спортзале да? Но этого мало. Я  тяну бретельку бюста вниз, за ней вторую, бесстыдно спуская лифчик ниже – нет времени возиться с застежкой на спине. Ткань медленно ползет прочь, открывая аккуратную, без преувеличения, красивую грудь. Я знаю, как много мужчин пялятся на мои прелести, и теперь с особенным упоением ощущаю это торжество – вот он, единственный мужчина, который имеет на это право, да?
Проводу вспотевшей ладонью по груди, задевая соски, издаю звучный выдох, но оказываюсь развернутой спиной, едва успев упереться ладонями в стену, чтобы не свалиться на этих каблуках, черт бы их побрал.
Нет. Не будет красиво. То есть, мы прекрасны по-своему. В этом неистовом порыве другое волшебство, оно миксовано похотью, чернотой душ, непрерывной, плотной связью наших сердец. Хочет меня так? Он может делать, как ему угодно. Я все равно буду стонать как сука, потому что слишком приятно. Целует шею, а я чувствую как кончики щетины щекочут кожу. Господи, как же он прекрасен. С годами все больше. Я просто схожу с ума от одной мысли, кто делает все это со мной.
Пальцы между ножек заставляют веки тяжелеть. Я прикрываю глаза, отдаваясь во власть ощущений. Всё. Мое тело больше не подконтрольно сознанию. Оно реагирует на действия Милтона. На его пальцах остаются влажные следы, я повержена. Только подаюсь бедрами инстинктивно, и отдаю ему то, чего он так ждал – неприкрытый, бесстыдный стон удовольствия от прикосновений к самой чувствительной точке тела. Хочется еще. Еще этих размеренный движений подушечками по влажной коже, чтобы снова и снова испытывать вожделение, думать о том, что когда он окажется внутри, будет еще приятней. Все приятней с каждой секундой. Еще один стон, за ним пойдут другие, прерывистые, я начинаю задыхаться. А в момент, когда он становится со мной одним целым и вовсе забываю собственное имя. Есть только он. Только его имя на губах. Только его касания, его пальцы на заднице, сжимающие кожу, заставляющие вести себя как настоящая шлюха, не стесняться желаний и постанываний. Снова подчиняюсь, прогнувшись в пояснице. Мне хочется больше. Хочется, чтобы стискивал кожу до боли, впивался в ней до синяков на следующий день. Хватаюсь за его ладонь своей и настойчиво веду выше к груди. Сжимаю, заставляю гладить соски, потому что так острее. Потому что хочется до истомины, до умопомрачения. И эти простые движенья делают с моим телом невероятные вещи.
Стараюсь сохранить равновесие. На каблуках делать это очень трудно, спасибо пластике и занятиям спортом, но на утро ноги будут болеть как после марафона. Не зря говорят, что секс это тоже спорт. Приходится вернуть вторую руку к стене и  упереться крепче, все это на уровне рефлексов и чувства инстинкта самосохранения, потому что остальная часть мозга забита совсем иными мыслями.
Немного злит, что невозможно касаться его в ответ, но некогда, не когда меняться местами, когда тысячи электрических импульсов разом пронизывают тело. Опускаю голову вниз, непослушные волосы падают на плечи, из-под полуприкрытых глаз я вижу его горячие ладони, ласкающие грудь, начинаю стонять громче. Грязно. Непозволительно_не правильно для обстановки. И плевать, если сюда сейчас явится бригада монтеров и под мои стоны начнет распаковывать чертов лифт. Я не смогу остановиться в этом сумасшествии, разве что быстрее начну насаживаться ему на член, чтобы успеть кончить до того, как откроется сезам. Я не хочу прекращать. Эту безумную жажду внутри, этот пожар, это бурю эмоций. Слишком дорого стоила такая раскладка фигур на доске. Слишком много испытаний было пройдено в оплату за подобную роскошь, и деньги нужно было внести вперед.
Бедра к бедрам, кожа к коже, я чувствую его напряжение внутри себя. Думаю о том, как же сильно он завелся, раз его член стал таким твердым. Безумная мысль? Безумное чувство. Не могу иначе. Не могу возвысить этот момент, обрисовать розовыми соплями счастья. Не зальюсь слезами сентиментальности, разве что бурно кончу в конце, потому что возбуждение разрослось до той степени, в которой финал уже неизбежен. И я хочу этого. Неприкрыто, бесстыдно, пошло, развязно, называйте как хотите, а потом идите к черту. Мне хочется, чтобы он трахал меня здесь и сейчас, наплевав даже на собственный исключительный педантизм и характер. Да. Ведь он наступил себе на глотку, затеяв все это, а значит, не смог удержаться. Значит, его все так же тянет ко мне, все так же влечет и неважно, во что обличалось это влечение. В напряженный серьезный взгляд с морщинкой на лбу, в отчаянный крик боли, которую могу причинить ему до сих пор, или в хриплый стон, в твердый член, который он вставит меня, потому что нельзя терпеть. Нельзя в одиночку переживать такие сильные ощущения, такую бесконечную тягу друг другу.
Должно быть Бог любит меня. Несмотря на падение души. На всю аморальность моего существа, он любит меня, раз подарил мне шанс встретиться с этим человеком. Много лет назад, когда он только появился у меня на пути и сейчас, спустя одну маленькую смерть проданной в последствии души. И только этот самый  Бог знает, сколько горьких слез было пролито ночами. Какими адскими усилиями досталась мне моя жизнь после Милтона. Ведь жизни после Милтона не может быть априори. Он киллер. Он приходит и забирает жизнь. И если я до сих пор жива, значит, он взял что-то другое, например, сердце. Пожалуй, неоспоримая правда. И сердце в груди колотится так быстро, подтверждая эти слова. Оно в его власти, в его подчинении. Каким бы не был мой дрянной характер, я никогда не могла набраться достаточно сил, чтобы пойти наперекор Тони. И даже если бы он в самом деле бросил меня тогда, если бы все россказни Купера были правдой, мое прОклятое сердце никогда бы не сумело разлюбить этого человека.
Пять долгих лет. День за днем. В колонии для отбросов, где мне пришлось испытать муки ада. Ничего это не могло сравниться с тем чистилищем, в которое меня кинуло жизнью, когда не стало Тони. Кошмары по ночам мучили около полугода. Мне вновь снилась та комната, в доме, где мы жили с моей семьей – царство небесное, выблядки. Тони входил на кухню и пускал мне пулю в грудь, не мигая. Из этих снов я хорошо запомнила его стеклянные голубые глаза. То, как они смотрели на меня, не мигая. И палец, надавивший на курок. Я просыпалась от того, что кричу. Сокамерницы считали меня двинувшейся. А однажды, когда попытались обсмеять, я чуть не вырвала одной девочке глаз, за что несколько месяцев просидела в карцере. Но после этого меня уже не рисковал трогать никто. Я сделалась волчонком. Одиноким волчонком, который только хочет выжить, выйти отсюда, а потом найти Милтона. Найти и посмотреть в его стеклянный глаза, будут ли они такими же холодными и равнодушными, как в моих снах? Неужели он, в самом деле, забыла меня? Отдал? Продал за свою свободу? Это что, как вещь, что ли? Как ненужный груз?
Я всегда знала, что обременяю его. С самого первого дня, когда он приволок меня к себе в квартиру. Когда косился и не понимал, зачем и что делает. И я видела, что он жалеет, что не разделался со мной на месте, ведь теперь я для него проблема.
Хорошо помню, как закатила ему истерику, как рыдала, билась в припадке и просила не отдавать в детский дом. Я обещала слушать его, обещала быть покорной, какой угодно, только бы не оказаться за своеобразной решеткой. Здесь с ним я хотя бы чувствовала себя кем-то. Да хоть куском ненужного мусора под ногами, но кем-то. Не знаю, чтобы было со мной, сделай он иначе. Но я осталась. И стала принадлежать ему, стала его вещью, а потом и его рабой, во всех смыслах этого слова, более того, добровольно.
Он был для меня как идол, настоящее божество. Я засовывала язык в жопу и послушно выполняла все, что он скажет мне. Когда его не было дома, то любила брать его книги, мне хотелось, чтобы однажды он полюбил меня так же как их. До сих пор не знаю, так ли это, до сих пор боюсь, что есть что-то, что окажется важнее и я померкну.
И вот теперь, послушно, как раньше, прогибаясь в спине, подчиняясь движениям, я снова могла ощутить себя необходимой ему. Как будто у него в самом деле может закончиться воздух, если я исчезну. Как будто я в самом деле значу много, очень много. Но так ли это? Я никогда не узнаю. Он никогда не скажет. Будет молчать, прятать от меня эту тайну, и только до тех пор, пока он не пустил мне пулю в лоб, я смогу знать, что пока что зачем-то нужна ему.
Напряжение усиливается. Я уже не контролирую себя никак, шлепаясь попкой о его пах, до одури, до блядской эфории от его напора, от каждого нового толчка. И то, как он увеличивает темп, побуждает к частым постанываниям, уже во весь голос, уже на пределе. Мне хочется говорить глупости, мозг настолько поражен этой похотью, что мне хочется шептать еще, произносить его имя отрывистыми слогами, просить трахать меня, просить быть грубее, просить не останавливаться. Но я лишь прикусываю губы до крови, убираясь теменем в стену, так покорно, что может кинуть в дрожь. Ноги зудят от боли, кажется, я обязательно натру этими босоножками, за малым не подворачивается нога, но меньшее о чем я могу сейчас подумать – это собственная сохранность. Лишь хочется, чтобы он не прекращал трахать меня, и с усиливающимся желанием, делал это быстрее, резче, грязнее. – Да.. – Все же слетает с губ, становится немного стыдно за несдержанность, ведь мы очень давно не были так близки, я мотаю головой, снова прикусываю губу, но вновь не могу сдержаться, повторяя громче, четче, требовательно – Да.. не останавливайся, прошу тебя, не останавливайся, Тони.. - Глаза закатываются от ощущений, я начинаю стонать так, что дрожу. Эти грязные мысли в голове, эти похотливые стоны, этот его хрип из самой гортани и я знаю, что ему тоже дико приятно ебать меня настолько развязно, потому что это кроет все, что мы наворотили за эти дни. И наплевать на сцену в ресторане, и наплевать на боль и раны души, это кроет все. Эта блядская близость, пошлая тяга друг к другу. Разве что я не была настолько раскованной пять лет назад, потому что была малолеткой и жутко боялась сделать что-то не так. Теперь же я слишком сильно скучала, чтобы чувствовать себя скованно, и на этот раз отчетливо различаю возбуждение в его дыхании, чтобы сомневаться – ему тоже нравится. Не могу, не могу, не могу. Голова кружится от того, как рвано хватается губами воздух. На языке солоноватый привкус крови от прокушенной губы, в горле пересыхает, и я могу сорвать голос, если не перестану так громко стонать, но тоже похер. Похер на все, на всех, только не останавливайся.

Отредактировано Tiffany Houston (2013-11-10 04:41:19)