Имя и фамилия:
Мора Патришия Бреслин | Maure Patricia Breslin
Прозвища:
"Мор" и прочие производные от имени.
Возраст и дата рождения:
30 лет, 3 августа 1983 года.
Семейное положение:
Принципиально не замужем.

Место рождения:
Бостон, штат Массачусетс, США.
Родственники:
Маргарет Бреслин – мать, умерла в 2008м году, онкология.
Дезмонд Адамс – биологический отец, местоположение неизвестно.

Воспоминания:
Необходимость рассказа о своей жизни на несколько секунд вводит в ступор, ты не двигаешься, устремив взгляд на геометрический рисунок офисного ковролина. Не потому, что совсем не хочешь вспоминать что-либо, и уж точно вовсе не потому, что тебе есть, чего стыдиться: скорее бережешь психику собеседника от фактов, которые, возможно, не впишутся в его картину мира. Но вопрос задан, а ты никогда не была молчуньей, поэтому… Поэтому пусть пеняет на себя.
- Моя мать была католичкой, - ты медленно проводишь по широким кожаным подлокотникам кресла кончиками пальцев, изучающе рассматривая ровные швы, и только потом поднимаешь взгляд, - Чистокровная ирландка и истовая католичка – сочетание так себе, если ты мать-одиночка из Чарльзтауна. Отец был из янки, но это все, что знаю, мать никогда не рассказывала о нем, даже имя не упоминала. Они не были женаты, или что-то вроде того, даже не жили вместе: просто однажды мать, на свою голову, впервые попробовала виски, и этот урод воспользовался ее состоянием. Мама всегда плохо переносила алкоголь, пьянела буквально от одного запаха винной пробки, - усмехаешься и сцепляешь пальцы в замок, помогая себе сконцентрироваться, но через секунду уже вновь сжимаешь подлокотники, тихо скрипя пальцами по кожаной обивке, - После того случая она больше не пила, и через девять неполных месяцев на свет появилась я. Говорят, роды были тяжелыми, я родилась с пуповиной, обмотанной вокруг горла, - делаешь характерное движение, касаясь шеи, и на лице появляется гримаса отвращения, - Видимо, никак не хотела вылезать в этот чертов мир. Но врачи справились, и обеспечили маму стабильной головной болью в виде меня на следующие двадцать пять лет. Мама на самом деле сильно переживала, что родила ребенка вне брака, от случайного мужчины, ну знаете, как это бывает… у католичек. Наверное, именно поэтому она и не вышла замуж, и вместо этого очень старалась, чтобы из меня «вышел толк», якобы это должно помочь ей искупить грех перед Всевышним. И, надо сказать, что до моих шестнадцати лет она в этом вполне преуспевала – я была, наверное, самой пай-девочкой, самой примерной ученицей в Городе, - смеешься тихо, почти бесшумно, пряча глаза за ладонью, как будто действительно стыдишься этих воспоминаний, или того, что за ними последует. Но на деле тебе, конечно, не стыдно, ни капли. Ты вообще редко испытываешь это чувство, тем более по отношению к прошлому. К этой его части.
- А потом случилось то, что неизменно случается со всеми пай-девочками в сопливых голливудских  мелодрамах про старшую школу: я познакомилась с «плохим парнем» и влюбилась в него, как дура. На самом деле, конечно, Майк не был отморозком или законченным мерзавцем – просто один из тех, кого называют раздолбаями, знаете, такие развязные, даже отвязные, юморные ребята, немного хамоватые, немного нахальные, но с душой нараспашку. В него было сложно не влюбиться, особенно при наличии знаков внимания с его стороны, так что… - отмахиваешься, словно собеседник что-то может возразить, и улыбаешься, почти смущенно, но скорее грустно, отводя взгляд, - Майк был очень хорошим человеком, но именно он и его компания меня испортили, превратив из целеустремленной книжной девочки в.. в одну из них. Мама была в ужасе, - издаешь короткий смешок и поднимаешь ладонь к лицу, медленно накручивая на палец прядку волос у виска, - Но, как это бывает, переходный возраст и первая любовь начисто отбили мозги, и я с огромной радостью просто покатилась по наклонной, - тихо свистишь и сопровождаешь звук соответствующим движением свободной руки, словно изображая падающий боинг, и врезаешься его «носом» в подлокотник.
- Буф! Клубы, бары, алкоголь, травка, вечеринки до утра – и это еще самое меньшее, во что меня втянули. Я почти забросила учебу, а ведь это были впускные классы, но ни на секунду об этом не жалела: у меня был Майк, у меня были друзья, которые не видели во мне заучку и малолетку, у меня была самая настоящая жизнь!
Ты произносишь последнее слово с особенным придыханием, чуть громче, чем следовало, и улыбаешься: не то своему прошлому, не то своей нынешней театральности, оглядываешься по сторонам, и, замечая на столе пепельницу, отработанно-привычным движением достаешь из сумочки сигарету, закуриваешь, а потом звонким щелчком опускаешь металлическую крышечку зажигалки с изображением ирландского флага. 
- Так получилось, что Майк и его ребята связались не с теми людьми, - фраза, которую ты несколько долгих секунд ворочала где-то в глубине подсознания, срывается с губ только после третьей затяжки, вместе с облаком сизого дыма, - Это нормально для Города – идти вразрез с законом, даже почти обязательно, но одно дело – промышлять мелкими кражами, и совсем другое – ограбление банка. Парни не были к этому готовы, но они справились бы, не окажись один из заложников копом, - совершенно спокойно, без какого-либо намека на раздражение, стряхиваешь пепел в керамическое блюдце и вновь затягиваешься, выдерживая паузу. Паузы придают твоему рассказу размеренность, некую драматичность, помогают собеседнику лучше понимать суть, но еще больше они помогают тебе справляться с волной внутренней горечи, которая поднимается вслед за воспоминаниями.
- И Майк поймал пулю этого копа. Я не видела его смерти, мне сообщили после, и вы можете себе представить, что со мной было? Нет, это была не просто истерика – это было чистой воды безумие, - резким движением тушишь еще вполне жизнеспособную сигарету о плоскую, слегка припорошенную пеплом поверхность, надавливая куда сильнее, чем следовало бы, и откидываешься в кресле назад, - А я любила Майка, действительно сильно любила, несмотря на все эти байки психологов о подростковой влюбленности и прочей ерунде. Я любила его, поэтому меня буквально выворачивало, разрывало между желанием умереть, сдохнуть прямо сейчас, просто захлебнувшись в слезах, и желанием отомстить тому копу, и думаю, что, в конечном итоге, я нашла бы способ совместить оба желания, если бы Джэм не опередил меня. Джэм, один из друзей Майка, он отправил того копа к праотцам, и за это сел на девять долбаных лет, - отводишь взгляд и слегка морщишься, а после трешь веки кончиками пальцев, аккуратно, но очень устало, - На этом моменте наша компания распалась, и я оказалась где-то на отшибе, в полном одиночестве, без желания жить и вообще делать что-либо, даже элементарно двигаться. Перестала есть, толком не спала, только очень много курила и без конца ругалась с матерью, которую заботило не только мое здоровье и остатки образования, но и…бессмертная душа. Тогда это звучало еще более нелепо, чем обычно, но она не понимала этого, продолжая бесконечные нравоучения и попеременно тыча мне в нос то необходимостью знаний, то Библией, то книжками Алена Карра. Пусть вера в Бога у нас – это нечто само собой разумеющееся, но иногда, у некоторых, она переходит все мыслимые границы. Я провела в прострации почти полтора года. Довела себя до состояния относительно живого скелета… - втягиваешь щеки и опускаешь руки вниз, болтая ими, словно веревками, тихо и как-то безрадостно смеешься, а затем вновь выпрямляешься, - Анорексия, критическое истощение организма. Только после того, как я угодила в больницу, а маме пришлось выложить за мое лечение и содержание такую сумму, что она сама начала жить впроголодь, до меня, наконец, дошло, что нужно что-то менять. Знаете, как говорят, «переболеть», «время лечит» и все прочее? Видимо, для того, чтобы переболеть, нужно самому почти сдохнуть от этой болезни. И, тем не менее, мои мозги встали на место, и я постаралась отодвинуть прошлое как можно дальше…
Ты прерываешься, чтобы принять из рук секретарши чашку кофе, идеально белую фарфоровую чашку на идеально белом блюдце. Машинально вдыхаешь аромат горячего напитка и делаешь осторожный глоток, несколько секунд прислушиваясь к своим ощущениям, медленно выдыхаешь, и только потом ставишь чашку на край стола.
- Мать говорила, что я тогда «взялась за ум». Собственно, это было единственное, за что я могла взяться, не наступая себе на горло – чаще ходить в церковь только из-за ее желания приобщить меня к Богу, было выше моих сил. Зато я вполне могла снова начать учиться, и я начала, да так, что даже каким-то чудом смогла поступить в Бостонский Университет, на журналистское отделение. Почему туда? Понятия не имею, но так сложились обстоятельства, и я даже перебралась в студенческое общежитие, получив возможность на четыре года почти забыть о Городе и о воспоминаниях, людях, которые с ним связывали. И я честно пыталась это сделать, - приподнимаешь чашку, делая еще один глоток и осушая почти половину, - До третьего курса была уверена, что после окончания учебы уеду куда-нибудь, хоть в Техас, хоть в Калифорнию, хоть в Висконсин – лишь бы сбежать от прошлой себя. Но потом я однажды наведалась к матери, в Город…и поняла, что не хочу отсюда никуда уезжать. Может быть, это странно, - делаешь еще глоток и ставишь чашку на блюдце, машинально слизывая с губ остатки ароматной горечи, - Может быть, это нелогично, может быть, даже «слишком по-ирландски», но это единение особого рода, и людям со стороны, вроде вас, его никогда не понять. Ты можешь уехать из Города, но Город навсегда останется в тебе, и это будет в тягость до тех пор, пока ты не вернешься. Что-то вроде длинной нити, привязанной к сердцу: чем дальше ты от другого ее конца, тем тебе больнее. И я вернулась, сразу после получения диплома перебралась обратно к матери, хоть и устроилась в Boston Globe еще на последнем курсе, и продолжаю там работать по сей день. Мама была очень рада моим успехам. Возвращению, правда, радовалась чуть меньше.
Смотришь на чашку, затем в окно и неровно усмехаешься своим мыслям. Пальцы вновь сцепляются в замок, голова отклоняется назад, и на некоторое время ты замираешь, наслаждаясь не то теплом, не то комфортом мягкого кресла, не то окружающей тишиной.
- Она умерла пять лет назад, от рака легких. Извращенная ирония судьбы – мама не курила никогда в жизни, предпочитая снимать напряжение чтением Писания, а в итоге – «генетическая предрасположенность», и все, приговор… Она была хорошим человеком, несмотря на все наши скандалы и полное взаимонепонимание. Хорошим, а хорошие всегда почему-то уходят рано. Вместо них остаемся мы.
Губы кривит усмешка. Слегка качнув головой в сторону, убираешь с глаз непослушную прядь и тихо выдыхаешь, глядя на собеседника со смесью вежливой насмешливости и усталости.
- Сейчас я живу в доме, в котором выросла, живу одна, и нет, я не собираюсь выходить замуж. У меня есть моя работа, мой дом, а еще вот это, - кончиком указательного пальца дотрагиваешься до запястья левой руки и до переплетенных в форме трилистника зеленых линий, - Так зачем мне что-то еще?

Отличительные черты:
Над правым глазом небольшой, едва заметный шрам.
Две татуировки: на спине и на левом запястье, сделанные после окончания университета и в шестнадцать лет соответственно.
Несмотря на многочисленные проколы в ушах, часто носит только одну сережку, в левом ухе.
Занимаемая внешность:
Katie McGrath

Привычки:
- курит крепкие, мужские сигареты
- часто ест всухомятку и на бегу
- вместо завтрака пьет черный кофе, без сахара
- любит делать несколько дел одновременно, не может делать что-то одно.
- ходит, говорит, ест, пишет, читает и вообще все делает быстро
- теребит прядь волос, когда размышляет, из-за чего эта прядь заметно короче остальных.
- всегда носит с собой блокнот и карандаш
- не расстается с мобильным телефоном, хотя говорит по нему крайне редко, предпочитая sms-сообщения.
- иногда ходит в церковь, но никакого участия в церемониях и таинствах не принимает, оставляя за собой право общаться со Всевышним тет-а-тет.

Страхи:
Смерть от недостатка кислорода: удушение, утопление и т.д. Терпеть не может, когда кто-то прикасается к ее горлу, это вызывает испуг, а затем агрессию. По этой же причине не носит кофты с высоким воротником и крайне редко завязывает шарф.
Легкая форма клаустрофобии - старается по возможности избегать лифтов, если они не прозрачные хотя бы на одну треть.
Хобби и навыки:
Бегает по утрам несколько раз в неделю; иногда рисует, в основном что-то интерьерное и исключительно в карандаше; изредка играет в видеоигры; по пятницам наведывается в бар. Много и часто пишет.

Умеет готовить, но терпеть не может этого делать, практически до отвращения. Водит машину, умеет плавать, худо-бедно говорит по-немецки. Вполне способна постоять за себя, и при желании может сломать противнику что-нибудь без всякого зазрения совести. Умеет пить, твердо зная свою норму, поэтому споить непросто.

Общее описание:
Говорят, что ирландцы не поддаются психоанализу. Достаточно спорное, но избитое утверждение, приевшееся настолько, что давно перестало удивлять, веселить или вселять гордость. Быть может, оно и правдиво, но когда ирландской крови в тебе половина, это дает не менее причудливый коктейль убийственных сочетаний.

Упрямство? Конечно. Кто знает, принадлежит это качество ирландской национальной особенности, но упрямства тебе точно не занимать. Можно считать его целеустремленностью, когда речь заходить о работе, или бараньей твердолобостью, когда имеется в виду конфликт интересов, а факт остается фактом. Ты чертовски упряма, и никогда этого не стыдилась.

Злопамятство? О, да. Это не как в том анекдоте, тебе не нужно записывать зло, чтобы его помнить, и порой ты бы рада все забыть, но твоя упрямая память фиксирует все с потрясающей дотошностью. Конечно, ты можешь попытаться простить человека, принять его извинения, но осадок от обиды останется на очень и очень долгий срок. Увы, с этим ничего нельзя сделать -  остается только смириться.

Острота языка? Вот чего-чего, а этого точно не занимать. Ты не лезешь за словом в карман, никогда, в смысле, вообще НИКОГДА. По любому вопросу тебе всегда есть что сказать, что добавить, и сделать так, чтобы последнее слово осталось за тобой. Упиваться сарказмом, отпускать язвительные комментарии, недобро шутить – все это настолько привычно, что давно стало частью образа. Примечательно, что острота языка и чувство юмора не делают тебя болтушкой, ты знаешь, когда нужно молчать, и без труда с этим миришься, иначе бы не могла подниматься по карьерной лестнице. Но фраза «я не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо» характеризует тебя едва ли не полностью.

Меркантильность? Не без этого. Должно быть, любовь к выгоде досталась от отца-янки, и тебе она совершенно не мешает. «Если ты умеешь что-то, не делай этого бесплатно», ты вот умеешь писать, поэтому ты пишешь, и получаешь за это деньги. Что плохого в том, чтобы получать деньги, честно делая свою работу? И пусть ты подсознательно ищешь выгоду почти во всех знакомствах, которые заводишь вне Города, это вовсе не делает тебя плохим человеком.

Самостоятельность? Пожалуй, это качество можно возвести во главу угла. Ты привыкла все делать сама, будь то возня с электропроводкой, автомобилем или бюрократическая волокита. Прибегаешь к помощи мужчин, да и вообще к чьей-либо помощи только в том случае, если понимаешь, что физически не можешь или не успеваешь справиться с делами самостоятельно. И это вовсе не феминизм – просто привычка во всем полагаться только на себя. Так надежнее.

Жестокосердие? Ну, можно назвать это и таким словом, хотя тебе всегда казалось, что люди преувеличивают. Да, ты не особенно любишь детей, разве что на расстоянии, не умиляешься котятам/щенятам/маленьким пандам/пони и еще Бог знает, чем там положено умиляться девушкам. Ты не плачешь над грустными фильмами и книгами, да и вообще в последние годы плачешь крайне редко; мало что может вызвать в тебе чувство искренней жалости.

Легкость на подъем? И это при наличии лени, идеально странная пропорция, поддерживающая равновесие твоего существования. Если твой друг посреди ночи выдернет тебя из постели звонком с просьбой немедленно приехать, то ты не задумываясь приедешь. Сорваться на другой конец города в воскресенье, чтобы взять интервью? Почему бы нет, действительно. Но при всем этом, Господи, как же неохота подниматься в восемь утра и тащиться в редакцию! И лучше уж перетерпеть голод, чем вставать и идти готовить что-то, потому что это же так лень…

Небрезгливость? Да, только не путать с нечистоплотностью, с этим у тебя как раз все в порядке. И все же, ты не видишь ничего противного там, где большинство представительниц слабого пола уже давно бы скривились от отвращения. В фильмах и играх вид крови, кишок, намотанных на люстру и прочих прелестей, тебя совершенно не смущает. Ты не боишься крыс как переносчиков заразы, не видишь ничего дурного в том, чтобы покопаться в земле, если потребуется, и без малейших колебаний сама прочистишь водопровод, раздавишь таракана и уберешь дохлую кошку с заднего двора.

Эмоциональность? Опять же, не путать с истеричностью и приписываемым всем ирландцам оптимизмом. Ты умеешь скрывать то, что чувствуешь, когда это требуется, но если такой необходимости нет, твоя мимика может считаться отдельным произведением театрального искусства. Это не девичье жеманство и не игра на публику – просто ты вот такая, и порой выражение твоего лица говорит куда лучше любых твоих слов, так почему бы этим не воспользоваться?

Незакомплексованность? Именно она, не вульгарность, не пошлость и уж точно не легкодоступность. Спасибо матери-католичке и мозгам, которые у тебя все же на месте – благодаря им тебя никто не назовет шлюхой. Но, как гласил вердикт одного из дурацких психологических тестов, которые ты проходила в годы студенчества, твоему «психотипу чуждо смущение». Ты выросла в Городе, ты журналистка, а это означает, что если какие-то комплексы у тебя когда-то и были, то сейчас от них не осталось и следа. Улыбаешься, когда тебе хочется, говоришь, когда тебе хочется, пьешь, когда тебе хочется - кто вообще сможет в чем-то тебя ограничить?

Гордость? Да, та самая ирландская гордость. Ты не опускаешь головы, не просишь помощи, да и вообще ничего не просишь, если это не чашка кофе, конечно. Эта гордость здорово мешала на первых порах в учебе и работе, но потом ты как-то приноровилась. Все знают, что ты ирландка, но упаси Господь кого-то выразить по этому поводу неодобрение в иной форме, кроме шуточной. Да и в шуточной, пожалуй, лучше не надо.

Реализм? Да, прожженный американский реализм. Никаких прекрасных принцев, никакой веры в светлое и счастливое «завтра», только здесь и сейчас. Ты не станешь драматизировать и преувеличивать, если у тебя проблемы, как и не станешь впадать в безудержный восторг от теоретически удачного их разрешения. Тебе чужда романтика в любых ее проявлениях, ты даже теряешься, когда кто-то пытается «красиво ухаживать», и не потому, что не привыкла – просто в своих симпатиях последние десять лет ты опираешься скорее на рационализм и разум, чем на восторженность и радужных единорожиков.

Верность? Да, да, и еще тысячу раз да. Она словно въелась в подсознание кладдахским кольцом. Если ты даешь человеку свое слово, то уже никогда его не нарушишь, если у тебя есть друг, то ты никогда его не предашь и никогда от него не отступишься. За своих стоят до конца, и это даже не вопрос чести, скорее единственно возможное состояние твоей души.

Есть ли у вас другие персонажи на нашей ролевой?
Пока нет.
Связь:
452559715
Пробный пост:

Marvel

Парень подслеповато щурится, силясь разглядеть тебя сквозь густой, словно молоко, дым, и, похоже, что у него это не особенно хорошо получается. В этом нет ничего удивительного, ты сама не перестаешь хранить на задворках сознания удивление тем, что видишь своего собеседника вообще. От дыма даже щиплет глаза, они начинают слезиться, и ты отводишь взгляд, на мгновение болезненно жмурясь, и трешь глаза костяшками пальцев, машинально осторожно, насколько можешь себе позволить с учетом той незначительной косметики, которую порой наносишь.
Большинство девичьих атрибутов вызывают у тебя раздражение, отвращение, резкое отторжение и еще пару-тройку разных –ениев. Будь на то твоя воля, ты, быть может, вообще стриглась бы под мальчика и одевалась соответствующе, но что-то неизменно останавливает. Уж точно не робость или какой-то надуманный страх перед переменами – их ты никогда не боялась, и это, кажется, было известно поголовно всем твоим знакомым, и раздражало большую их половину. Но почему-то ты все равно не можешь отпустить те незначительные остатки своей женственности, которые сохранились у тебя к двадцати трем годам. А, между тем, сделай ты это – и наверняка перестала бы привлекать внимание парней вроде этого, голубоглазой очаровшки, «белого воротничка». В голову почему-то приходит уничижительное слово toony или toonie - тебе ни разу не доводилось встречать его в написанном варианте, ты вообще не уверена, что оно существует где-то за пределами бедных кварталов Чарльзтауна. Именно поэтому его значение едва ли поймет кто-то за этими же пределами, и этот паренек тоже наверняка бы не понял, хотя и ты предпочла бы не понимать. К черту прошлое, когда оно такое.
Арчи по-прежнему нет в поле твоего неожиданно острого зрения, виски в бокале тоже не появился – все те же льдинки, уже основательно подтаявшие и превратившиеся в желтоватую жижу, настолько отвратительную, что, обнаружь ты Арчи, то тебе определенно захотелось бы вылить содержимое бокала ему за шиворот. Во всяком случае, максимально выразительно пообещать это взглядом, так, чтобы бармен стушевался хоть на секунду, виновато заулыбался и попятился. Всерьез тебя не боялись, но справедливо опасались, иначе бы ты так запросто не сидела за стойкой в гордом одиночестве в любое время дня и ночи. Это право завоевано почти в прямом смысле слова, и такое положение вещей кажется вполне удовлетворительным.
Ты рассчитываешь, что твои размышления вновь прервет голос этого голубоглазого паренька, почему-то так переживавшего за содержимое твоего бокала, но вместо этого тебя отвлекает невнятный гул в противоположном конце бара, со стороны туалетов. Гул, конечно, присутствовал в баре постоянно, вперемешку с какой-то ненавязчивой музыкой сливаясь в общий, не раздражающий слух, фоновой шум, но сейчас он отчего-то становится громче, и ты уже решаешь повернуться в сторону оживившихся завсегдатаев, когда паренек вдруг вскакивает с высокого барного стула и смотрит куда-то за твою спину. Меряешь его медленным взглядом и только потом оборачиваешься, и через секунду уже жалеешь о том, что не сделала этого сразу.
Может быть, оно и к лучшему – ты не склонна к чрезмерной эмоциональности да и удивить тебя не так просто, но картина, открывшаяся перед тобой, вполне могла бы уронить со стула, не подави ты малодушное желание шарахнуться назад от неожиданности. Увеличить дистанцию между собой и этим странным…существом, обезопасить себя прежде, чем оно захочет причинить тебе вред. В том, что оно захочет, ты даже не сомневаешься: уж если люди тяготели к этому с завидной регулярностью, чего уж ждать от подобного создания. Ты даже не можешь подобрать ему достойного описания, кроме чего-то совсем нелепого, при озвучивании должного сопровождаться каким-нибудь дурацким жестикулированием и невнятными мимическими усилиями.
При скупом освещении, в густом дыму, существо могло бы затеряться, если бы уже не привлекло к себе внимание немногочисленных и не очень трезвых посетителей. Но существу оказалось этого мало, и оно подошло к барной стойке, к единственному более-менее светлому месту во всем зале…
Первый шок проходит довольно быстро, и ты осознаешь, что голубоглазый  обращается к этому странному существу, более того, он его знает, но сам выглядит не менее растерянным, чем ты несколько секунд назад. Да и это пронзительно-синее, покрытое густым мехом создание, вообще, похоже, смущено, озадачено и напугано, не только собственным внешним видом, но и вниманием, которое он привлек. В общем-то, на его месте, ты бы тоже была озабочена именно этим – завсегдатаи, которых едва ли набралось бы человек пять, и в таком количестве успели изрядно набраться, а что может быть милее сердцу пьяного работяги, если не добрая драка с каким-нибудь случайно подвернувшимся фриком?
Ты отворачиваешься от толпы и тупо смотришь в свой бокал. Слышать, что в твоем обществе фриком называют не тебя, как-то странно, даже немного противоестественно. Но здесь это – пройденный этап, и не только потому, что ты давно не реагируешь на подобные инсинуации. После того, как полгода назад ты разбила об голову Бена, местного верзилы, только-только початую бутылку дорогущего вина, за то, что он вдруг решил, что в праве с тобой «поразвлечься», больше ни один человек в этом баре не собирается тебя задирать. Ты своя в компании этих здоровяков, и, пожалуй, они могли бы даже полезть тебя защищать от каких-нибудь мнимых обидчиков, если бы им удалось дойти до нужной алкогольной кондиции.
Упрекнуть в слабости тебя, конечно, нельзя, но вот эти двое непонятных ребят сейчас похожи на парочку котят, случайно оказавшихся посреди собачьей своры. Насмешки становятся громче, слышишь, как парни стараются обойти толпу, но зал устроен таким образом, что барную стойку легко окружить. По сути, тебе нет до этого никакого дела: двое яппи, забредших в злачное местечко и нарвавшиеся на враждебность – дело самое обычное. Даже с учетом того, что один из них синего цвета и мохнат, как йети, а другой выглядит настолько невинно-чистым, что без труда сошел бы за принцессу в диснеевском мультфильме, разве что парика белокурого не хватает… Это все совершенно не твое дело.
Машинально поднимаешь бокал и делаешь глоток подтаявшей воды, морщишься одновременно от мерзости вкуса и от того, что слышишь голоса этих ребят – такие растерянные, неуверенные, но пока еще твердые. Через секунду вспоминаешь испуганный взгляд синего чудика, и именно в этот момент кто-то толкает твоего бывшего «собеседника» так, что он, отшатываясь к барной стойке, врезается в твою спину, бокал почти выскальзывает из твоих пальцев и часть того, что когда-то было виски, проливается на деревянную поверхность стойки, а заодно и на майку.
- Твою мать! – резко разворачиваешься и тут же замечаешь лицо Бена, не менее растерянное и виноватое, чем у остальных. Конечно, тебя совершенно не касаются проблемы двух пареньков, но все же…все же ты ненавидишь драки с заведомо слабым противником. Долбанное геройство без всякой на то внятной причины заканчивается всегда плохо, но сейчас ты руководствуешься лишь собственным мимолетным желанием.
Бокал летит на пол и вдребезги разбивается в полуметре от ног Бена, заставляя его невольно отпрянуть. Ты почти знаешь, что драться с тобой никто не полезет, потому что совершенно не настроена махать кулаками – у тебя на это была целая рабочая неделя. Все, что ты собираешься сделать – это дать странной парочке возможность для бегства.
- Это была моя любимая майка, - угрожающе смотришь на окружающих мужиков, каждый из которых примерно в два раза тебя больше, и безбожно им врешь. Нет у тебя никаких любимых маек, отродясь не было, но это совершенно неважно.
- Мало того, что этот дурень где-то шляется, вы решили окончательно испортить мне вечер? – соскальзываешь со стула, значительно теряя в росте, но все еще выглядишь достаточно решительно и угрюмо, чтобы никто не сомневался в праведности твоего гнева, и делаешь шаг в сторону туалетов, попутно незаметно, но ощутимо толкая в спину этого мальчика-фею и ультрамариновую модификацию Гринча.
- Живо выметайтесь отсюда, - шепчешь им и практически выталкиваешь в сторону, так, чтобы между ними и выходом не оставалось никаких препятствий, но со стороны выглядит, будто ты всего лишь прокладываешь себе путь к туалету, - Ублюдки, - добавляешь уже громче, обращаясь ко всем собравшимся, и через несколько секунд громко захлопываешь за собой дверь туалета.
Вдох. Выдох. Из зеркала на тебя смотрит твое привычное, всегда немного усталое отражение, а пятно на майке выглядит не таким уж большим да и вообще не особо заметным. Включаешь воду, наскоро умываешься и затираешь следы виски на ткани.
В том, что тебя не тронут, ты не сомневаешься, остается только надеяться, что объектам твоего героизма достанет мозгов убраться из бара раньше, чем аудитория успеет опомниться.